В феврале 2019 года Владислав Сурков опубликовал статью, в которой описал состояние дел в российской и западной политике и роль Владимира Путина в современном мире. Помимо тщетной попытки риторически легитимировать современную путинскую систему, Сурков откровенно заявил, что при управлении большой и богатой ресурсами территорией с гетерогенным населением и геополитическим соперничеством важнейшими и решающими становятся «военно-полицейские функции государства». Этот тезис опального кремлевского советника перекликается со многими современными исследованиями российской политики, которые показывают, что вопросы безопасности в широком смысле — от военно-стратегической до культурной сферы — являются неотъемлемой риторической, а часто и реальной составляющей российской политической системы. В цикле статей «Ради вашей безопасности» мы рассмотрим, как вопросы безопасности материализуются в российской внутренней социально-экономической политике и международных отношениях.
Повышенная историческая готовность
Вопросы государственной безопасности в России исторически часто доминировали над индивидуальными правами и свободами. Более того, современный российский миф во многом строится на истории обеспечения территориальной безопасности государства и политического суверенитета.
Наиболее важным образующим событием в российской истории является Вторая мировая война. Как отмечал Иван Курилла, события 1939−1945 гг. оказывают серьезное влияние как на внешнюю, так и на внутреннюю политику России.
Во-первых, нарратив о войне определяет позицию Европы во внешней политике России, в которой с советского периода доминирует позиция о державе-победительнице, освободительнице Европы от нацистского зла. На Ялтинской конференции Черчилль и Рузвельт согласились со Сталиным, что именно Советский Союз из-за колоссальных потерь страны во время войны обладает большим моральным авторитетом определять будущее Европы. И если во время Холодной войны часть Европы действительно была советской, то после распада СССР произошел очевидный перелом — «освобожденная» Европа вдруг заявила, что на самом деле ее оккупировали. Кремль с этим не соглашается. До сих пор в официальной концепции внешней политики России Вторая мировая война является системообразующим событием, пересмотр итогов которого неприемлем.
Во-вторых, российская власть публично не разграничивает действия тоталитарного сталинского режима и героизм и страдания советского (в том числе российского) народа во время войны. Этот нюанс имеет важное влияние на внутреннюю политику — общество и власть неделимы, выступления против власти воспринимаются как выступления против российского народа. «Есть Путин — есть Россия, нет Путина — нет России» — так Вячеслав Володин лаконично выразил идеальный для власти миф о государстве. Любые критические дискуссии и выступления против сталинизма вызывают в Кремле нервную реакцию, т.к. переосмысление привязки безопасности страны к выживанию политического режима является важнейшей идеологической угрозой. Вопросы безопасности концептуально пронизывают многие аспекты российской общественно-политической жизни.
С одной стороны, современные внешнеполитические угрозы в виде США и НАТО в официальной риторике исторически обусловлены. Монголо-татары, крестоносцы, шведы, турки, Наполеон, антибольшевистская коалиция, нацистская Германия, а сегодня США в восприятии представителей российской власти всегда хотели и хотят захватить Россию из-за ее территории, геополитического положения и природных ресурсов. В этом плане они все принадлежат к единому образу внешнего врага. Поэтому так популярны фейковые цитаты Маргарет Тетчер («На территории СССР экономически оправдано проживание 15 миллионов человек») и Мадлен Олбрайт («России не принадлежит ни Дальний Восток, ни Сибирь»). В то же время практически все внешние интервенции России (Финская война, захват Польши, Афганистан, Украина и Сирия) предстают в официальной российской историографии в виде оборонительных кампаний, призванных предотвратить экзистенциальную угрозу — внешнее вторжение.
С другой стороны, есть внутриполитические противники, которые являются агентами «другого государства», «пятой колонной», чья грань с оппозиционерами «очень тонкая», как выразился Владимир Путин. Кремль оставляет за собой право решать, кто оппозиционер, а кто «пятая колонна», что, разумеется, нивелирует фундаментальный смысл демократии — безусловное право граждан делать свой выбор. Для этого требуются мощные силовые органы, чьи оперативные действия и репрессивные законы, по мнению Кремля, как раз помогают эту грань установить, подавив «пятую колонну». Сотрудники силовых органов, наоборот, изображаются настоящими патриотами России — они руки государства, исполнители воли и «защитники народа». При этом пытки и другие нарушения основных прав человека — это якобы либо обусловленная необходимость (как с террористами), либо действия «оборотней», отдельных «бракованных» представителей силовых структур, на самом деле не принадлежащих к группе защитников и часто даже формально уволенных задним числом до совершения преступления.
Наконец, безопасность манифестируется в защите культурных и общественных ценностей и норм. Как отметила Елизавета Гауфман, в официальном дискурсе гомосексуалы и нелегальные мигранты изображаются элементами, которые делают российское общество слабее, растлевают его ценности и просто уменьшают количество коренного, то есть интегрированного в государственный миф, населения. Акции Pussy Riot, Руслана Соколовского и другие антирелигиозные действия являются атакой на одну из скреп российской государственности — Русскую православную церковь и основные монотеистические религии в целом. Радикальным примером религиозной аргументации репрессивной политики являются слова Всеволода Чаплина о допустимости уничтожения людей: «даже Бог <…> прямо санкционировал и санкционирует в будущем уничтожение большого количества людей для назидания остальных. <…> Для назидания обществ иногда необходимо уничтожить некоторое количество тех, кто достоин уничтожения». Очевидно, что если бы такие же слова сказал оппозиционер по отношению к представителям власти, то он уже точно был бы арестован по подозрению в экстремизме.
Таким образом, вопросы безопасности являются важнейшим идеологическим и материальным фактором современной российской политики. Помимо исключительно ментальных конструктов, доминирование концепта безопасности выражается на многих формальных уровнях: полномочия полиции, ФСБ, Минюста, централизация бюджета, мобилизационный потенциал предприятий, контроль СМИ
Делегитимация, то есть устранение восприятия феномена как угрозы, или нормализация этих угроз, то есть вывод решения в плоскость обычной политики (например, фреймирование наркозависимых не как преступников и отбросов, а как людей, попавших в беду и нуждающихся в медицинской и социальной помощи), являются важным элементом демократизации российской политики.
Партнер у ворот
В целом в российском феномене нет ничего уникального. Даже демократические страны обладают динамическим балансом отношений государства и общества в контексте безопасности. Наиболее изученным примером являются США, для которых окончание Холодной войны и теракт 11 сентября стали определяющими моментами в политике безопасности. Распад СССР создал вакуум в международной системе безопасности, который позволил США при администрации Клинтона взять роль доминирующей военной державы-победительницы Холодной войны. Теракт 2001 года образовал новую экзистенциальную угрозу для США — глобальный терроризм. Помимо начала войны коалиции НАТО в Афганистане, администрации Буша с помощью ложных данных (наличие ОМП) и риторических приемов удалось дискурсивно зафиксировать восприятие Ирака и Саддама Хуссейна как спонсора терроризма и угрозу мировой безопасности. У оппонентов войны не осталось шансов остановить вторжение. Теракт также дал возможность усилить возможности американских спецслужб в сфере прослушивания разговоров, досудебных задержаний и сокрытия пыток подозреваемых в терроризме. В этом плане у демократической системы есть единственный недостаток по сравнению с автократиями — нельзя просто так взять и отменить государственные решения в сфере безопасности без признания либо победы над угрозой, либо первоначальной ошибки. Россия же показывает здесь феноменальную гибкость.
Можно вспомнить, как Владимир Путин назвал Турцию пособником террористов и пообещал тяжелые последствия за «удар в спину» — сбитый бомбардировщик Су-24. В это же время Владимир Жириновский заявил, что уничтожить Стамбул очень просто — «достаточно одну ядерную бомбу в пролив бросить, и его смоет». Однако спустя несколько месяцев Турция вновь стала партнером России даже в военной сфере, санкции были сняты, и риторика Кремля стала диаметрально противоположной. Достаточно нескольких распоряжений, чтобы превратить угрозу в партнера и наоборот.
Во внутренней политике присутствует шизофренический дуализм восприятия Запада. С одной стороны, достижения Илона Маска изображаются несерьезными и больше похожими на пиар-акции. С другой стороны, любой положительный твит предпринимателя про российские ракетные двигатели и «Роскосмос» транслируется на главных каналах в прайм-тайм в качестве предмета гордости. В официальной риторике Кремля российские вооруженные силы — самые сильные в мире, но положительные высказывания отставного генерал-майора армии США опять же вызывают незамедлительное возбуждение подконтрольных Кремлю СМИ. С одной стороны, Европа «загнивает», и в США есть тысяча проблем, «предрекающих скорый распад страны», но репрессивные законы, принимаемые Думой, представляются аналогом уже якобы существующих в Европе и США ограничений. Многолетнее отсутствие у Кремля серьезной позитивной повестки создало в России своеобразное восприятие Запада одновременно как угрозы, так и объекта для подражания.
Таким образом, вопросы многоуровневой безопасности (государственной, культурной, экономической, человеческой) являются важным фактором российской внешней и внутренней политики. Во многом объектом угрозы в официальном нарративе выступает глобальный Запад под предводительством США. Однако такая дискурсивная конструкция крайне динамична и часть нее даже сегодня фактически выступает в положительном ключе — мотивацией к политическому, социально-экономическому и технологическому развитию. Дискредитация современных российских политических курсов в области безопасности как эффективного объективного «охранного» инструмента (десекьюритизация политики), популяризация позиции об их несовместимости с социально-экономическим развитием страны (политизация развития) позволит разрубить гордиев узел, сдерживающий модернизацию российского общества. Такое уже происходило в конце 1980-х гг. Только на этот раз нужно не забыть создать жесткие структурные правила игры и стратегическую позитивную повестку — ради всеобщей же безопасности.
Четвертая часть цикла «Ради вашей безопасности»: динамика развития ветеранских организаций в России
Пятая часть цикла «Ради вашей безопасности»: безопасность, угрозы и академическая среда
Шестая часть цикла «Ради вашей безопасности»: государственная и человеческая безопасность в России
