Начиная с украинского наступления лета 2023 года, война превратилась в общенациональную гонку по мобилизации людских ресурсов, производству или приобретению материальных средств. Военная стратегия России за это время успела трансформироваться, но ее основным структурным преимуществом остается численность мужского населения в стране, а это около 66 миллионов человек, что в разы больше мужского населения Украины (примерно 17,5 млн человек с учетом эмиграции после начала полномасштабного вторжения), и именно этот демографический разрыв лежит в основе российской «теории победы». Учитывая наличие значительно большего количества мужчин трудоспособного возраста, пригодных для службы на фронте, и явные признаки экономических дисбалансов, которые неуклонно усугубляются с момента начала кампании частичной мобилизации осенью 2022 года, устойчивость политики Кремля в значительной степени зависит от его способности поддерживать постоянную армию численностью почти полтора миллиона человек, проводить ротацию в войсках и компенсировать инфляционные последствия огромного спроса на рабочую силу мужского пола трудоспособного возраста, вызванного войной.
В строгом смысле слова пока нет никаких доказательств того, что Кремль не в состоянии набрать достаточное количество мужчин для участия в боевых действиях в Украине. Однако есть основания полагать, что сопутствующие такой мобилизации компромиссы накладывают ограничения на то, как именно ведется эта война, в частности потому, что на самом деле экономика так и не была переведена на военные рельсы. Вместо этого масштабные расходы и импульс спроса, вызванные гонкой за расширением военного производства и мобилизацией, привели к созданию системы фактического нормирования ресурсов через приоритетный доступ к кредитам и другие меры вмешательства. То, что начиналось как традиционные кейнсианские меры стимулирования экономики (или кейнсианский фискальный стимул — расходы, создающие спрос на товары, услуги и рабочую силу, дающие сильный толчок росту), теперь превратилось в каннибализацию: медленное выкачивание рабочей силы и ресурсов из других секторов экономики, необходимых для ее поддержания на плаву или роста.
Ускорение спада
До начала полномасштабного вторжения российские власти уже сталкивались с проблемой нехватки рабочей силы. Согласно официальным источникам, численность рабочей силы сокращалась на 0,2−0,3% в год, а если учитывать только трудоспособное население в возрасте 20−60 лет, то этот показатель возрастает до 0,8%. Размер наличествовавшей рабочей силы также должен быть скорректирован с учетом пенсионной реформы, которая отсрочила выход на пенсию, что привело к завышению официальных статистических данных о численности трудоспособного населения России, учитывая, что ежегодно от хронических заболеваний умирает более 1 млн человек трудоспособного возраста (в основном мужчин), более 40% россиян страдают несколькими хроническими заболеваниями, а до COVID и начала вторжения 87% всех случаев смерти было вызвано хроническими заболеваниями. В 2010 году трудовые ресурсы страны насчитывали почти 76 млн человек; к 2021 году эта цифра сократилась до 73,8 млн. В условиях массовых боевых действий Россия сохраняет значительное структурное преимущество благодаря способности отправлять на фронт против Украины большое количество людей, тогда как призывной потенциал Украины составляет чуть более четверти населения (этот потенциал несколько увеличивается за счет тотальной мобилизации и готовности привлекать женщин к службе). Однако значительная часть пригодных для военной службы мужчин в России страдает от хронических заболеваний или других проблем со здоровьем, то есть могут использоваться только как «пушечное мясо» в стратегии войны, основанной на эксплуатации одной стороной своего численного превосходства. Впрочем, эта проблема затрагивает как Россию, так и Украину.
Проблема с рабочей силой приводит к резкому росту затрат для российской стороны. Любые оценки здесь следует принимать с осторожностью, но американский Центр стратегических и международных исследований (CSIS) подсчитал, что потери России, в которые входят как убитые, так и раненые, достигли одного миллиона человек. Этот миллион — почти исключительно мужчины трудоспособного возраста, как правило, ушедшие на фронт в середине карьеры в возрасте от 30 до 40 лет. Подписав контракт на военную службу, они зарабатывали значительно больше, чем «на гражданке». Ветераны, получившие тяжелые ранения, потенциально еще могут вернуться на работу, но им потребуется дополнительная медицинская помощь и социальные услуги, которые все труднее обеспечить из-за отсутствия средств и кадров. Обычно в российской статистике смертности на каждую женщину трудоспособного возраста приходятся три мужчины, но среди людей в возрасте 20−35 лет это соотношение сейчас составляет 4 или 5 к 1, что явно свидетельствует о значительных потерях среди мужского населения в расцвете сил и как раз того возраста, когда обычно мужчины заводят семьи.
Война создает узкие места на рынке труда — дефицит рабочей силы, — поскольку каждый солдат, призванный на фронт, должен быть одет, накормлен, вооружен и снабжен всем необходимым, а это серьезное ограничение для бизнеса, учитывая, что официальный уровень безработицы составляет 2,25%. По оценкам Минпромторга, производственные и обрабатывающие отрасли, которые с 2022 года в основном растут и развиваются за счет ВПК, испытывают нехватку 1,9 млн работников. Экономика в целом также испытывает сейчас острый дефицит рабочей силы: не хватает еще сотен тысяч рабочих рук, в том числе водителей грузовиков, инженеров, механиков и специалистов рабочих специальностей в таких отраслях, как строительство. Депутаты Госдумы сейчас обеспокоены дефицитом медицинских работников и учителей, а Министерство внутренних дел не может закрыть более 170 тысяч вакансий — не хватает кадров для различных функций в сфере безопасности. Существует прямая связь между интенсивностью боевых действий на передовой и нехваткой рабочей силы в тылу. Потери варьируются от месяца к месяцу, но согласно официальным источникам и оценкам, они обычно составляют от 25 до 35 тысяч человек в месяц, с периодами более высоких или более низких показателей. Если предпочтительной военной стратегией по-прежнему останется общее наступление, государство должно будет ставить под ружье по 30 000 человек в месяц, чтобы скомпенсировать свои затраты, сохранив численность армии с учетом потерь, плохого состояния здоровья контрактников и других факторов.
С 2022 года совокупная численность рабочей силы в России, вероятно, сократилась примерно на 1−1,5 млн человек, хотя точные цифры трудно оценить из-за неформальной занятости, изменения официальных методологий расчета численности трудоспособного населения и строгого контроля информации о потерях. Более высокая оценка отражает базовую потерю трудоспособного населения в связи с демографической ситуацией в России. Эти потери усугубляют будущие проблемы. Война, несомненно, ускоряет сокращение рабочей силы, даже несмотря на то, что все больше людей находят работу из-за высокого давления на заработную плату и появления новых, подчас парадоксальных возможностей, созданных в целом слабеющей гражданской экономикой. Исходя из данных по возрастным когортам, ни на какое демографическое облегчение в отношении численности рабочей силы не стоит рассчитывать вплоть до середины 2030-х гг. Суммарное сокращение численности трудоспособного населения в возрасте от 20 до 40 лет в период с 2012-го по 2032 год может достигнуть 13 млн человек, и в 2030-е гг. численность рабочей силы будет значительно ниже — вне зависимости от того, продолжится ли еще война. Такие условия могут быть приемлемыми для страны, находящейся в состоянии постоянной войны, но они наносят серьезный ущерб множеству экономических целей и планов по импортозамещению, запущенных режимом в поддержку своей военной кампании.
С одной стороны, Дума ужесточила процедуру увольнения работников, введя новые нормативные требования, направленные на предотвращение массовых увольнений в таких секторах, как ИТ, которые особенно уязвимы на фоне усугубляющейся рецессии в гражданских секторах экономики: более 40% опрошенных компаний рассматривают возможность проведения сокращений среди своих сотрудников. С другой стороны, режим нацелился на 15 млн «неработающих» граждан, стремясь вовлечь их в формальный рынок труда для критически важных отраслей, признавая, что простое снижение уровня безработицы при столь низком официальном показателе уже не кажется жизнеспособной стратегией. В совокупности эти меры свидетельствуют об ограниченных возможностях набора большого числа (сверх недавних пиковых показателей) людей в армию, а также об отсутствии у властей реального плана по решению проблемы растущих потерь производительности, связанных с гибелью и ранениями на передовой.
Устойчивость, но какой ценой?
Чтобы сделать войну более приемлемой для населения, режим избрал предпочтительную стратегию мобилизации: перебивать предложения на рынке труда крупными выплатами за подписания контракта на военную службу в Украине, высокими окладами для военнослужащих, бонусами по окончании контракта и значительными страховыми компенсациями за ранения или гибель контрактников. Согласно отчетам, эти выплаты, достигающие миллионов рублей, позволяют семьям приобретать жилье или автомобили, несмотря на заоблачные процентные ставки. С точки зрения устойчивости более важным в краткосрочной перспективе является не столько абсолютная способность режима поддерживать текущие темпы вербовки на войну, сколько уровень экономических и политических потрясений, которые он может выдержать. Именно здесь конкуренция между военной службой и гражданской экономикой становится критически важной, даже несмотря на то, что она создает извращенные стимулы для мужчин вербоваться на военную службу.
Чистый эффект мобилизации мужчины трудоспособного возраста из Москвы или крупного центра занятости отличается от эффекта мобилизации мужчины из более бедного, менее развитого и менее населенного региона. Военная служба в военное время особенно привлекательна с экономической точки зрения для более бедных мужчин, с более низкими экономическими перспективами. Эта динамика стала заметна еще в 2022—2023 гг., когда в бедных регионах России наблюдался более значительный, чем ожидалось, рост банковских вкладов за счет военных выплат. Когда ветеран или полученные им денежные средства возвращаются в Москву с ее высокой стоимостью жизни, эти деньги не оказывают существенного влияния на покупательную способность. Когда несколько миллионов рублей внезапно получает семья, например, в Тыве, это меняет для них все. Вместо того чтобы рассуждать о некоем абсолютном пределе или пороге мобилизации, за которым теряется устойчивость, куда полезнее исследовать, как именно вербовка в армию непропорционально дестабилизирует цены и стоимость жизни в более бедных регионах. Резкие всплески в уровне заработных плат или потребительской способности быстро упираются в структурные ограничения: в бедных регионах просто нет достаточного для удовлетворения всего спроса количества недвижимости на продажу или местных бизнесов, на услуги и товары которых можно потратить военные выплаты.
Кроме того, трудовые ресурсы невозможно полностью заменить. Рабочий завода с многолетним опытом работы на станках в Томске не может внезапно и легко переквалифицироваться в бариста начать делать тыквенный латте в Саратове или внезапно начать карьеру туроператора где-нибудь в Карелии. Один из важных вызовов, который стоит перед российской экономикой, заключается скорее в нехватке специализированной рабочей силы, чем в общей нехватке рабочих рук, хотя и это тоже остается серьезной проблемой, от которой не получится просто так отмахнуться. Помимо инженерии или медицины, недавние успешные операции Украины на территории России или подконтрольной ей территории поднимают вопросы о том, кто вообще может заниматься патрулированием, усилить контроль безопасности или обеспечить логистические цепочки поставок как для промышленности, так и для фронта. Если решением по-прежнему остается переплачивать за рабочие руки, перебивая уровень дохода от альтернативных форм занятости более высокими военными выплатами, это будет оказывать давление на рост заработной платы, инфляцию и издержки бизнеса, несмотря на ухудшающиеся перспективы гражданской экономики. Эти обстоятельства создают огромные проблемы и трудности для Украины, но одновременно они открывают возможности для асимметричных действий и использованием различных уязвимостей и слабостей России, включая ее огромные размеры, сложные внутренние логистические цепочки и нехватку персонала для адекватного обеспечения безопасности. По данным Росстата, почти 35% рабочей силы занято на вредных или опасных производствах — и эти рабочие места критически важны для продолжения военных действий. Существует предел, за которым скрытая милитаризация экономики перестает быть политически жизнеспособной: он достигается, когда возникает необходимость заполнять эти рабочие места, а резерв избыточной рабочей силы оказывается исчерпанным.
Чем хуже, тем лучше?
Как ни парадоксально, значительное ухудшение состояния гражданской экономики, фактически уже находящейся в рецессии, из которой будет трудно выйти, делает военную службу более привлекательной. Чем хуже становятся условия в гражданских отраслях и сфере занятости, тем привлекательнее кажется служба на передовой. Признаки этой динамики уже заметны: по некоторым данным, в отдельных регионах начали сокращать размер премий для контрактников. Это может свидетельствовать о снижении «ценности жизни», установленной рынком труда, и эту мрачную реальность не смогут коренным образом изменить новые снижения процентных ставок Центробанком РФ.
Ухудшение состояния гражданской экономики облегчает поиск добровольцев — людей, которые находятся в настолько бедственном экономическом положении, что считают службу в армии наилучшим выходом из своей тяжелой жизненной ситуации. Опробованы и более сложные схемы: например, завод по производству дронов в особой экономической зоне Алабуга в Татарстане под видом профессионального обучения нанимает нигерийцев, размещает их в строго охраняемых общежитиях и платит им меньше, чем местным рабочим. Такие схемы могут несколько улучшить ситуацию, но они не решают более широкую проблему, с которой сталкивается промышленность России в условиях продолжающейся войны. Вопрос не в том, хватит ли «пушечного мяса» для фронта — в обозримом будущем при нынешних уровнях потерь вполне хватит, особенно с учетом того, что гражданская экономика готовится к сокращению спроса, инвестиций и роста на фоне устойчивой инфляции. Скорее, экономическая устойчивость зависит от того, хватит ли рабочих рук для поддержания военного производства, необходимого для победы, удастся ли покрыть трудовые нужды и доставить материалы туда, где они требуются, а также поддержать функционирование экспортных отраслей, таких как сельское хозяйство, уголь, нефть и газ, чтобы избежать серьезного удара по национальной валюте.
Инвестиции в основные фонды — заводы, здания, инфраструктуру и средства производства — продолжают расти, несмотря на коллапс общего экономического роста. В жерло войны бросают все больше капитала, оттягивая ресурсы из других секторов и создавая спрос на специализированную рабочую силу, которой не существует. Торговый профицит России, который поддерживает рубль и финансовую стабильность, в настоящее время составляет всего 9 млрд долларов в месяц и может еще больше сократиться, если цены на нефть надолго упадут до 50−55 долларов за баррель. Скользящие средние показатели свидетельствуют о замедлении роста выпуска военной продукции, особенно металлических изделий. Несмотря на продолжающийся рост, тенденции с поправкой на инфляцию указывают на то, что поддержание существенно более высоких объемов производства будет затруднительным.
Чем хуже обстоят дела в гражданской экономике, тем лучше конъюнктура для набора в армию, но это не обязательно означает, что промышленность сможет производить больше дронов, ракет или другой военной техники. Текущий уровень производственных и трудовых нагрузок и потребностей постепенно надламывает экономику. Эти разрушения можно частично компенсировать только в случае полной милитаризации общества, однако режим не в состоянии по щелчку пальцев создать десятки тысяч новых инженеров, программистов, строителей или медицинских работников. То, что начиналось как кейнсианский стимул, способствующий росту промышленного выпуска и ВВП, превратилось в болезненный процесс каннибализации — поглощение рабочей силы и ресурсов из других секторов, которыми подпитывается продолжающаяся военная кампания.
Эскалацию российских ударов по украинским гражданским целям и мирному населению, пожалуй, вернее всего трактовать как стратегию, призванную компенсировать ограничения маневренности российских войск на фронте, поскольку обе стороны адаптируются к своим ограничениям и соревнуются в инновациях в области беспилотных систем. Нынешняя интенсивность боевых действий ведет российскую экономику к краху, но может сохраняться в течение обычного сезона наступлений летом и ранней осенью. Однако дальнейшее наращивание усилий представляется значительно более сложной задачей, поскольку она все больше ограничивается внешними факторами, вроде цен на сырьевые товары, на которые российские власти никак не могут повлиять. Если возможности Украины для нанесения ответных ударов продолжат расти, российская промышленная база столкнется с дополнительными ограничениями, которые могут подорвать и без того напряженную, но пока еще устойчивую способность режима вербовать людей на войну.
