Нефть, коронавирус и перспективы экономического роста в России

Россия подходит к концу 2021 года c крайне смешанными экономическими показателями. С одной стороны, эпидемия коронавируса приняла такие масштабы, что властям пришлось объявить пусть и кратковременный и частичный, но лок­даун, который может вызвать коррекцию восстановительного роста и снизить итоговый показатель до 4,0−4,2% при объявлявшихся Банком России 4,5%, а МВФ — 4,7%. Помимо локдауна, болезнь подры­вает экономику, ежедневно унося больше тысячи жизней и требуя дополнитель­ных средств на поддержку здравоохранения (которые власти собирались урезать в бюджете на 2022 год). С другой стороны, оживление мировой эконо­мики и спекулятивная разогретость рынков спровоци­ровали рост цен на все основные позиции российского экспорта, что позво­лит свести бюджет с про­фицитом в этом году и более чем комфортно пройти год наступающий.

Во всем мире экономисты упражняются в оцен­ке вызванных коронавирусом потерь. Методик расчета становится все больше. Мы не будем придумывать лишнего и обратимся к базовым параметрам. В 2020 году ВВП России снизился на 3%, в 2021 году он вырастет, скорее всего, на 4,2%, так что потери будут как минимум перекрыты. Население не стало жить на­много беднее: реальные доходы упали на 3,5% в прошлом году и выросли на 4,1% в нынешнем — при этом косвенным показателем устойчивости ситуации является рост денежных средств на счетах граждан в банках. Находящаяся в собственности людей недвижимость серьезно по­дорожала (на 25−40% с начала пандемии), что компенсирует (по крайней мере бухгалтерски) лю­бые про­центы по ипотеке. Да, в стране стало больше бедных и очень бедных людей — инфляция более всего ударила именно по ним (цены на картошку, капусту, овощи, курицу и макароны выросли в 1,3 и более раза), но власти в несколько приемов выделили им средства на поддержку (в общей сложности почти 800 млрд рублей в 2021 году).

Прямые потери от коронавируса оценить сложнее. В 2020 и 2021 гг. бюджетные расходы на здравоохранение выросли на 600 млрд и более чем на 1,5 трлн по срав­нению с уровнем 2019 года. В то же время со­кращение населения, как ни печально признавать, не стало для государства проблемой: уменьше­ние более чем на 1,2 млн числа пенсионеров позволило Пенсионному фонду экономить не менее 230 млрд в год, т. е. за два года около 0,5 трлн. Поступления в федеральный бюджет в 2020 году упали более чем на 1,46 трлн, но большая часть этого сниже­ния объяснялась не локдаунами, а внешнеэкономической конъюнктурой и потрясениями на энергетическом рынке. К концу этого года ситуация испра­вилась, и бюджет получит 1,6−1,7 трлн рублей незапланированных доходов (вполне вероятно, что цифра может достичь и 2 трлн.). Ес­ли грубо подытожить результаты двух лет эпидемии, они останутся для России в целом финансово нейтраль­ными. Главный вопрос состоит в том, какие перспективы открывает на­чинающийся третий год коронавируса.

С 35% полностью вакцинированного населения и 124 днями, необходимыми для того, чтобы вдвое повысить этот уровень, страна практически беззащитна: имму­нитет будет пропадать быстрее, чем проводится вакцинация. При этом в России отношение числа смертей к количест­ву заражений от волны к волне не сокращается, как в развитых странах, а нарастает. Недавно объявляв­шийся псевдолокдаун, вероятно, откроет путь к новым огра­ничениям, и об экономи­ческом росте более чем в 1,5% в 2022 году се­годня могут говорить только неисправимые оптимисты.

В то же время наступающий год может принести России небывалый рост экспортных доходов. Средняя цена на нефть марки Brent в 2020 году составила $ 41,8/баррель, в 2021-м она пока держится на уровне около $ 85/баррель (средняя цена с начала года до 1 ноября составляла $ 68/баррель), а в 2022-м может за­крепиться между $ 90 и $ 110/баррель. Если это случится, Россия по­лучит око­ло $ 70 млрд дополнительных доходов, из которых около половины уйдет в бюджет. С газом ситуация еще более впечатляющая: на европейском рынке, куда направляется около 77% российского импорта, цена выросла со $ 119/тыс. м³ в 2020 году до $ 437/тыс. м³ за первые 10 месяцев 2021 года и имеет шанс удер­жаться в пределах $ 700−1000/тыс. м³ в 2022-м. Если цена будет находиться у нижней границы этого диапазона, страна получит еще $ 50 млрд дополни­те­льной валютной выручки. Иначе говоря, разница в поступлениях за экспо­р­тные энергоносители между 2020-м и 2022 годом может в полтора раза превысить весь объем Фонда на­ционального благосостояния.

Однако доходы и траты нужно оценивать не только в абсолютных цифрах, но и в относительных величинах.

Россия сегодня имеет относительно ограниченный резерв возможностей для реагирования на чрезвычайные ситуации. Она смогла сохранить экономику на доковидном уровне, потратив на борь­бу с эпидемией около 3 трлн руб. (или 2,5% ВВП) и раздав гражданам еще око­ло триллиона. Однако для прида­ния ей реального динамизма нужны суммы на порядок больше, которые не могут быть обеспечены даже «дождем» из нефтедолларов. Для «запуска» ус­тойчивого роста требуется увеличение реальных располагаемых доходов на 4−5% ежегодно в течение двух-четырех лет, а для его поддержания — на 6−8% (в 2000—2007 гг. этот показатель ежегодно рос на 10−13%). В усло­виях, когда внутренние источники роста серьезно ограничены бюрократи­ческим контролем и террором сило­виков, только государство может высту­пить двигателем роста доходов, кото­рый (в случае улучшения инвестици­онного климата) спровоцирует толчок в экономическом развитии (причем существует риск того, что если ожидания предпринимателей не улучшатся, дело закончится лишь скачком инфляции). Но каковы в России сегодня доходы граждан? Согласно данным Росстата, они составляют около 62,8 трлн руб. в год (и еще как минимум ¹/₅ часть этой суммы поступает в карманы россиян из неформальных источников). То есть для запуска роста население должно получать 3−4,5 трлн руб. в год до­полнительно — и так не­сколько лет. В расчете на человека это составит около 25 тыс. руб. ($ 380) еже­годно, в расчете на каждого взрослого — 40−42 тыс. руб. ($ 500−550). В распоря­жении правительства имеется Фонд национального бла­госостояния, в кото­ром находится около 14 трлн рублей. Даже если предположить, что нефтя­ные сверхдоходы бюджета составят в 2021—2022 гг. половину этой суммы, и все эти деньги будет потрачены, можно говорить о возможности повышения доходов граждан на 10% ежегодно в течение максимум трех лет (потому что при относительной стагнации экономики в первое время доходы в рыночном сек­торе будут расти медленно). Чтобы понимать масштаб наших резервов, на­до иметь в виду, что сегодня в ФНБ находится по $ 1 360 на каждого россиянина (и сверхдоходы от нефти могут принести еще $ 700−900 за 1,5−2 года) — но, например, в ОАЭ Суверенный фонд Абу-Даби распола­гает $ 441 тыс. на каждого подданного, а в Норвегии — $ 198 тыс. Иначе го­воря, в сегодняшней ситуации даже сверхвысокие экспортные дохо­ды могут обеспечить России поддержание текущего (и весьма среднего по мировым меркам) уровня жизни граждан в течение многих лет, но придать экономике мощное ускорение они вряд ли спо­собны.

Это легко демонстрируется сравнением ситуации с началом 2000-х гг.: в 2000 году российский ВВП, пересчитанный в доллары по текущему рыноч­но­му курсу, составлял $ 259 млрд, а совокупная «прибавка», полученная от нефтяного экспорта за 2000−2008 гг. — около $ 1 трлн. Сегодня ВВП находится на уровне в $ 1,7 трлн при пересчете его по текущему курсу, но даже в самой идеальной ситуации нефтегазовая «прибавка» до середины 2020-х гг. не превысит $ 130 млрд в год. Соответственно, «ускорение» уже не будет столь значительным.

Пандемия COVID-19 сделала мир гораздо более хо­зяйственно разделенным, чем прежде, — причем по нескольким причинам.

Во-первых, развитые страны отказались от многих стереотипов в финансовой политике и пошли на рекордное долговое финансирование экономи­ческого роста. Средний уровень поддержки экономики за два ковидных года в США, Великобритании и основных странах ЕС составил около 17% ВВП, и это обеспечит еще несколько лет устойчивого роста. Вполне вероятно, что та­кой же метод преодоления кризисов будет использован и в случае нового циклического кризиса конца 2020-х гг. У большинства развивающихся стран, включая Россию, подобного инструмента нет.

Во-вторых, эпидемия подтвердила перспективность ориентации развитых стран на стратегический прогресс в сфере высоких технологий. Фармацевтика, здравоохранение, интернет-технологии, системы связи, а также новые технологии в энергетике стали мощнейшим драйвером роста капитализа­ции рынков, и, соответственно, национального богатства и покупательной способности населения и некоммерческих организаций (совокупная стоимо­сть акций американских компаний с начала 2020 года выросла более чем на $ 11 трлн, существенно перекрыв прирост государственного долга за тот же пе­риод). Ничего похожего на периферийных рынках не произошло.

В-третьих, структурная перестройка экономики ускорила энергетичес­кий переход, который к середине столетия приведет к заметному сокраще­нию потребления ископаемого топлива странами, являющимися основными его импортерами из России. Развитый мир ограничит импорт товаров со значительным углеродным следом (причем не только из России), что сделает единственно выгодным лишь производство конечного конкурентоспособного продукта, который Россия практически не производит.

Ко­ронавирусная эпидемия нанесла значительный удар по российской эконо­мике, но далеко не смертельный. Спровоцированная ей краткосрочная вола­тильность ресурсных цен на мировом рынке на фоне избранного Кремлем алгоритма реагирования на распространение COVID-19 способна полностью ни­велировать финансовые потери России, вызванные эпидемией. В то же время более долгосрочные последствия эпидемии вкупе с формиру­ющейся новой финансовой и экологической повестками дня серьезно огра­ничивают для Москвы возможности маневра в течение одного-двух десятилетий. Российские власти окажутся перед выбором между повышением уровня жизни населения за бюджетный счет и бесконечной ста­г­нацией; между вложением получаемых от энергетического экспорта средств в модернизацию (и параллельным примирением с Западом) и их тратой на пенсии и зарплаты бюджетникам при сохранении видимости «осажденной крепости».