В конце прошлого года стало понятно, что цены на продукты и товары первой необходимости стремительно растут, а малоимущие российские семьи не получают никакой серьезной помощи. Перед премьер-министром Михаилом Мишустиным встала задача: привести свой кабинет в чувство и что-то сделать для решения проблемы. «Хочу каждому из вас напомнить ваши прямые обязанности», — сказал он. «Мы видим, что дефицита продуктов сейчас действительно нет. Их производится достаточно, чтобы обеспечить наших потребителей».
Однако дефицит все же был. Игнорируя эту реальность, Владимир Путин так выразил свое мнение в своей пресс-конференции в конце года: «Там, где это [т.е. инфляция] не связано с объективными обстоятельствами, это не может не вызывать соответствующей острой реакции».
Однако до сих пор реакция оказывалась не такой уж острой. Меры, которые осуществляются под руководством премьер-министра Михаила Мишустина через его новый «координационный центр» в правительстве, не возымели нужного эффекта. Среди этих мер — запреты и квоты на экспорт продуктов питания, бензина и металлов, создание фактической монополии на импорт сахара и заключение соглашений о ценообразовании между производителями продуктов питания и ритейлерами. Все эти инициативы не оказали значительного влияния на рост инфляции.
Цены на жилье продолжают расти из-за программы субсидированной ипотеки в рамках прошлогодних мер, введенных в связи с пандемией COVID-19. Цены на металлы тоже идут вверх. Кроме того, цены растут из-за недостатка дешевой рабочей силы, вызванного ограничениями на миграцию на фоне пандемии. Параллельно доходы населения продолжают сокращаться: по расчетам Росстата, реальные располагаемые доходы упали в первом квартале на 3,6%. Российское государство не имеет возможностей бороться с этим кризисом, а Мишустин пытается разрешить его вручную. Однако удивительно то, что во многом отсутствие таких возможностей — результат осознанного выбора.
Фискальная импотенция
Пандемия коронавируса показала, что многие экономические ограничения, от которых страдает Мишустин, российская власть фактически наложила на себя сама. Государственный долг вырос в этом году на 39,9%, составив около 19 трлн рублей (все еще достаточно скромные 17,9% ВВП). Имеются также основания полагать, что по крайней мере две трети российских облигаций, купленных иностранными инвесторами за последний год, на самом деле были приобретены государственными банками через иностранные филиалы. Держатели госдолга России в основном находятся в России. На остаток внешнего долга в частных руках приходится еще около 15%. Расширение внутреннего финансирования госдолга несет меньше рисков инфляции или дефолта — по крайней мере до тех пор, пока Центробанк вызывает доверие, а в экономике сохраняется простор для маневра.
Вместо того, чтобы увеличить государственные расходы и тем самым запустить новый рост, Москва вернулась к фискальной консолидации. Краткосрочные экономические меры, о которых Путин объявил в Послании Федеральному собранию, ограничивались обещаниями социальных расходов в виде единовременных или ежемесячных выплат для поддержки семей с детьми школьного возраста, беременных женщин или родителей-одиночек. Ожидается, что эти прямые выплаты обойдутся всего в 400 млрд рублей, что меньше, чем 600 млрд сбережений, которые российские домохозяйства «проели» в первом квартале этого года. Эти выплаты составляют всего около 0,4% располагаемых доходов домохозяйств за 2019 год и быстро обесцениваются из-за инфляции. Кроме того, единовременные выплаты в 10 тысяч рублей для семей с детьми школьного возраста даже не будут перечислены до августа. Мишустин скован «фискальной смирительной рубашкой», которая возникла из-за «экономического консенсуса» режима. Планы расходов, призванные сгладить эффект инфляции и падения доходов населения, должны быть ограничены наиболее острыми социальными проблемами, не должны быть затратными и обязаны как можно меньше воздействовать на макроэкономику. Никто не готов предлагать слишком резкое увеличение государственных расходов, поскольку это усиливает опасения насчет инфляции.
Инфляция и рефлекторная бюджетная экономия
Эти опасения отражают неверное понимание того, как сейчас работает в России инфляция. Заместитель министра финансов Владимир Колычев предполагает, что рост инфляции обусловлен восстановлением экономики, которое опережает ожидания, и считает, что бюджетный стимул оказался слишком большим. Теперь идея состоит в том, что для обуздания инфляции необходимо ограничить расходы быстрее, чем планировалось в прошлом году. Однако это абсурдно. С начала пандемии доходы населения только сократились. Наибольший вклад в восстановление экономики вносит рост цен на экспорт сырьевых товаров, понемногу растущая добыча нефти и восстановление положительного сальдо текущего платежного баланса России. Это благоприятно сказывается на экспортных отраслях, однако рост цен оказывает влияние на всю остальную российскую экономику. Например, рост цен на продукты не имеет никакого отношения к тому, что стимул оказался якобы слишком большим. За последние 15 месяцев спрос на продукты питания не менялся. Однако по состоянию на март рост цен на продукты питания в России в 7,5 раз превышал показатели для ЕС, где относительные государственные расходы были гораздо выше.
Чем беднее россияне становились с 2013 года, тем больше их потребление зависело от сырьевых товаров. В результате по мере обеднения россиян росло относительное влияние колебаний цен на продукты питания, строительные материалы и топливо на покупательную способность граждан. Чем более восприимчив режим становится к опасениям насчет инфляции, тем больше он стремится сокращать расходы и возвращать меры бюджетной экономии. Из-за этого в российской экономике наблюдается постоянный недостаток спроса, а зависимость бюджета и экономики от сырьевого экспорта сохраняется.
Неправильное понимание инфляции — это осознанный политический выбор. Он усиливает ведущую роль государства в стимулировании инвестиций и распределении ресурсов из-за дефицита, который обусловлен особенностями управления российской макроэкономикой. Отсутствие экономического роста ухудшает проблему ренты в экономике, поскольку компании и целые отрасли могут добиться роста только благодаря щедрости государства. Соответственно, экономическая политика заключается в рефлекторном применении мер бюджетной экономии в ответ на рост инфляции в надежде контролировать этот рост, однако это приводит только к тому, что домохозяйства занимают больше и тратят меньше, а бизнес-лобби активнее сражается за поддержку государства. В результате на ресурсы государства ложится тяжесть создания ренты, что является одной из основных функций контрсанкций и импортозамещения.
Потеря ручного управления
Проблема Мишустина (создание иллюзии активной экономической политики) является заложником этого макроэкономического консенсуса. Из-за этого попытки применить «ручное управление» через соглашения о ценообразовании или запреты на экспорт в основном не приносят плоды. Фактически они становятся рычагом без точки опоры. Поскольку Мишустин не может предложить увеличить расходы, максимум, что он может делать, — пытаться перераспределить ренту через институциональные реформы (в данном случае через институты развития), стремясь при этом как можно сильнее растянуть ограниченный бюджет. «Ручное управление» инфляцией того типа, который сейчас существует в России, по большей части невозможно и демонстрирует, что экономическая политика превратилась в ритуальные движения, единственной целью которых является удовлетворение элит.
В речи Мишустина в Думе 12 мая присутствовали обвинения в адрес производителей и ритейлеров: якобы они завышают цены из жадности. Даже если не принимать во внимание, что контроль над ценами потенциально приводит к дефициту товаров, государство все равно теперь перекладывает на бизнес вину за провал собственной политики. Наряду с этим обвинением, в своей речи Мишустин призвал повысить налоги на бизнес и богатых россиян, чтобы компенсировать их жадность. Ручное управление оказалось бесполезным для решения проблемы инфляции, поскольку оно не может остановить влияние мировых цен на внутренние, поэтому теперь правительство угрожает бизнесу повышением налоговых ставок. Такие популистские обещания в отношении налоговой политики явно являются наказанием предприятий за провалы государства. Все крупные заявления о государственных расходах делались без консультаций с бизнесом.
Теперь, когда государственные чиновники на различных уровнях начинают использовать советскую риторику, призывая наказать «спекулянтов» за завышение цен, очевидно, что ручное управление дает сбои. Чем более беспомощными представляются меры по контролю инфляции, тем выше запрос на политические средства, призванные перенаправить возмущение на бизнес и элиты и убедить их удовлетворить требования режима. То, что Мишустин заявил в Думе, что реальные доходы на самом деле выросли на 3% по сравнению с 2020 годом, показывает, что власти настолько отчаянно стремятся приукрасить ситуацию, что идут на манипуляцию данными вместо обещаний реальных перемен. Ограничения, которые режим наложил сам на себя, теперь мешают ему мобилизовать государственные и частные ресурсы для борьбы с текущим кризисом, что заставляет правительство подготавливать почву для пересмотра отношений власти и бизнеса. Предприятия, когда они необходимы государству, должны больше инвестировать и мириться с убытками, иначе их ждет повышение налогов, меньше защиты от экспроприации и прекращение поддержки из бюджета.
Мишустин обещает выделить помощь каждой второй семье и вернуть экономический рост. Он знает, что ни то, ни другое не возымеет нужного эффекта в текущих обстоятельствах, но все равно необходимо сохранять иллюзию, что государство что-то делает. Недостаток возможностей решения экономических проблем создал порочный круг, по которому государство ходит в поисках стабильности. Каждый провал ручного управления укрепляет политическую логику, которая требует еще больше усиливать такое управление, чтобы контролировать или принуждать к необходимым результатам в отсутствие государственных расходов и потенциала. Противоречия между ортодоксальной экономической политикой путинизма и ее реальным воздействием на экономику и политику привели к затянувшемуся циклу стагфляции. Когда в 1970-е гг. страны Запада испытывали подобное сочетание стагнации спроса и роста инфляции, они стимулировали интеллектуальную революцию, результатом которой стал ортодоксальный неолиберализм, в основном взятый на вооружение российскими властями в качестве подхода к макроэкономике. Последствия мирового финансового кризиса и пандемии COVID-19 привели к пересмотру некоторых положений неолиберальной ортодоксии в США и Европе, но не в России. Мишустин и правительство — узники устаревшего консенсуса, который служит политическим приоритетам Кремля: любой ценой сохранить резервы и возможность распределять финансовые ресурсы, невзирая на все больший вред для экономики и населения.
