Несмотря на новости об успешных испытаниях вакцины от коронавируса, оживившие в начале второй недели ноября глобальные рынки, вторая волна эпидемии продолжается. Число заболевших и умерших поставило рекорды уже несколько раз с начала ноября. Россия не является исключением на этом фоне, хотя между ней и большинство других стран остаются существенные отличия почти во всем, что касается распространения вируса.
Прежде всего бросается в глаза уникальность отечественной «статистики». Россия с мая по ноябрь опустилась со второго на пятое место в мире по числу официально зарегистрированных случаев COVID-19, но цифры, предоставляемые властями, не должны восприниматься серьезно по нескольким причинам. Во-первых, в большинстве стран ЕС и тех государствах постсоветского пространства, где к статистике можно относиться с минимальным доверием (Украина, Грузия, Армения), увеличение ежедневно регистрируемого числа инфицированных составило в период с 1 сентября до ноябрьских максимумов от 5,8 до 50 раз, тогда как в России — всего 4,6 раза. Во-вторых, и это даже более заметно, ежедневные отклонения данного показателя составляли в большинстве стран в среднем 20−60%, тогда как в России они за последние два месяца удивительным образом не превышали 10% (самое большое ежедневное отклонение, зафиксированное 28 октября, достигло 9,35%), что, вероятно, свидетельствует о «коррекции» данных, так как никакая эпидемия не может развиваться столь предсказуемым образом. В-третьих, обеспокоенность эпидемией в последние месяцы существенно выше, чем весной, — у каждого россиянина болеет намного больше знакомых, интернет полнится запросами о методах лечения, а в аптеках по всей стране возник дефицит многих лекарств, что говорит не только о масштабе заболевания, но и о начинающейся панике. В-четвертых, можно отметить степень распространения COVID-19 среди представителей репрезентативных групп: так, в «первую волну» заболели около 30 депутатов Госдумы и 2 губернатора, а сейчас их число составляет уже 117 и 20 соответственно, что значительно превышает декларируемые средние показатели по стране (26% и 23% от соответствующих «популяций» при показателях в Германии и США на уровне 4−6%). В любом случае не приходится сомневаться, что проблема выглядит более чем серьезной (стоит заметить, что официальная смертность пациентов, у которых был диагностирован COVID-19, превышает смертность от COVID-19 почти втрое [55,67 тыс. против 20,72 тыс. человек по состоянию на конец сентября], и ориентироваться в оценке ситуации стоит именно на первую цифру — хотя даже она весьма условна).
Вторым важным моментом является изменившийся ответ на распространение эпидемии российской системы здравоохранения. Весной ее усилия были в большей мере направлены на выявление и лечение инфекции, чем сейчас. В марте-апреле казалось, что власти уверены в действенности карантинных мер и возможности скорой победы над коронавирусом — и кривая роста заболеваемости с конца марта по начало мая гораздо более похожа на аналогичные графики в развитых странах в тот же период, чем за последние полтора месяца. При этом болезнь очевидно сместилась в регионы (доля Москвы в общем числе ежедневно обнаруживаемых случаев составляет сейчас 26,4% против 50,5% в середине апреля), где возможности для ее лечения более ограничены. Из всех регионов сегодня приходят совершенно одинаковые сообщения: даже при очевидных признаках болезни невозможно сделать бесплатный тест, а платные, с одной стороны, не всем по карману, с другой — частные лаборатории отказываются принимать клиентов с симптомами; телефоны в поликлиниках и скорой помощи не отвечают часами, а приезд врачей на дом затягивается на несколько дней; госпитализация производится, как правило, на достаточно поздней стадии заболевания; практически везде стационары переполнены, везти даже тяжелых больных попросту некуда (вспомним демарш омских врачей скорой помощи перед зданием областного департамента здравоохранения); внимание к наиболее уязвимым категориям больных минимально и граничит с полным безразличием.
Важным показателем является соотношение смертности и выявляемых случаев инфекции: сегодняшние значения практически идентичны показателям «первой волны» (так, за неделю с 17 по 23 мая было зафиксировано 63,8 тыс. заражений и 851 летальный исход, тогда как за неделю с 1 по 7 ноября — 135,7 тыс. и 2261, то есть удельная смертность незначительно выросла — приблизительно на 20%), тогда как в большинстве западных стран ситуация изменилась значительно (между серединой апреля и началом ноября показатель смертности к числу новых случаев сократился в среднем в 6−7 раз, а, например, во Франции — почти в 30 раз). Это наблюдение наиболее четко указывает на то, что российская система здравоохранения катастрофически не справляется со своими задачами (на это указывают даже официальные данные, публикуемые властями). Надежды на вакцину, которую обещает Кремль, довольно призрачны: ни одна из предлагаемых не прошла международно признанных испытаний. Кроме того, совершенно неясно, насколько оперативно российская промышленность готова реплицировать необходимое число доз (о «трудностях» в данной сфере открыто говорили в последнее время даже федеральные министры).
Третьим отличием России от большинства стран ЕС (и в гораздо меньшей мере от США) является готовность властей в очередной раз ввести ограничительные меры. Весной Москва «закрыла» экономику в самом начале эпидемии, когда инфицированных было намного меньше, чем в западных странах. Сейчас власти категорически не намерены предпринимать нечто подобное, хотя ситуация выглядит более тревожной. Далеко не везде отменены занятия в школах, ограничения в сфере общественного питания и массовых мероприятий гораздо менее значительны (только в последние дни в Москве отменили до 15 января зрелищные мероприятия и ввели запрет на работу ресторанов и развлекательных центров в ночные часы). В большинстве регионов основные запреты коснулись граждан в возрасте от 65 лет — хотя их активность традиционно не слишком высока, в то время как общая активность россиян (в том числе посещения магазинов и предприятий сферы услуг) сегодня находится на соизмеримом с показателями прошлого года уровне, и это же можно сказать, например, о транспортном сообщении — как внутригородском в городах-миллионниках, так и межрегиональном. Экономика, которой многие (в том числе и автор) предрекали спад на 9−10% по итогам года, сейчас чувствует себя довольно неплохо — и как раз это оплачивается дополнительными заражениями и смертями. Парадоксально, но все большая озабоченность россиян вопросами здоровья и страх перед перспективой заразиться сочетаются в обществе с высоким уровнем «ковид-диссидентства», пренебрежения к элементарным мерам безопасности и открытой «агитацией» против любых ограничений (что с учетом неэффективности здравоохранения выглядит особенно странным). В то же время в российском руководстве нет единого мнения относительно дальнейших действий — если распространение эпидемии не замедлится (а даже в Москве признают, что относительно успокаивающая риторика середины октября оказалась безосновательной), новый карантин неизбежен.
Четвертой особенностью можно назвать весьма ограниченный экономический «ответ» на новое наступление COVID-19. Внесенный недавно в Госдуму проект бюджета на 2021 год, как и макропрогноз правительства, не принимают в расчет ухудшающейся эпидемиологической обстановки. Более того, если в этом году власти пошли на хотя бы некоторые меры поддержки населения и бизнеса (не стоит забывать, что расходы федерального бюджета за январь-сентябрь превысили показатели соответствующего периода 2019 года на 24,9%), то на следующий год планируется существенное урезание расходов по многим важным статьям (сокращение ассигнований на оборону, например, вызвали активную критику «государственников» и стали поводом обсуждать перспективы отставки министра финансов). И если в большинстве западных стран массированные финансовые вливания, составившие от 9% ВВП в Великобритании и 12,5% ВВП в США до 14−15% в ЕС и рекордных 20% в Японии, то в России даже самые оптимистичные оценки поддержки не выходят за пределы 2,5% ВВП.
Как бы ни развивалась «вторая волна» эпидемии, в развитых странах в течение этого года реальные доходы населения заметно росли, а текущее потребление сокращалось, поэтому экономика имеет резервы для относительно быстрого восстановления. Не следует также забывать, что стремительное восстановление фондового рынка (9 ноября Dow Jones пробивал рекордные 30 000 пунктов, а общая капитализация американских компаний составила в начале этой недели 173% ВВП) обеспечивает поддержку пенсионным и инвестиционным фондам, что, в свою очередь, укрепляет готовность потребителей сохранять расходы на высоком уровне. Российские власти попытками удержать резервы на «приемлемом» уровне сегодня загоняют себя в западню, так как на определенном этапе «распечатывание кубышки» может оказаться бесполезным. Показательно, что оптимизм российских инвесторов на этой неделе опустился, по расчетам IHS Markit, до рекордно низкого уровня за всю 11-летнюю историю наблюдений.
Общее впечатление от всего происходящего в России в условиях нового «наступления» коронавирусной инфекции сводится к ощущению утраты политического лидерства и стратегического мышления. Власти позволяют процессам развиваться «самим по себе», надеясь на традиционное русское «авось» и предполагая, что эпидемия скоро будет побеждена, а экономика и общественные настроения вернутся в докризисное состояние. В глобальном масштабе ситуация, скорее всего, будет развиваться именно в этом ключе, но российский кейс может оказаться специфичным как минимум потому, что «коронакризис» — аналогично кризису 2008−2009 гг. и пертурбациям 2014−2016 гг. — может стать началом нового, уже третьего за последнее время периода «не-развития», который дополнительно закрепит отставание страны от остального мира и вызовет еще более широкое распространение в обществе апатии и пессимизма, которые в новых условиях будут становиться все более политически опасными.
