С начала полномасштабного вторжения российских войск в Украину популярность получили споры о коллективной ответственности россиян. Почему они не вышли протестовать, почему не свергли Путина? Значит, они поддержали войну? За некоторыми исключениями, такие рассуждения приводили к строго обвинительным заключениям. В то же время в социальных и политических науках не принято осуждать граждан диктатур за действия самих диктаторов или ставить диагнозы населению, которое долго не решается на схватку с автократом.
Исследование, проведенное Лабораторией публичной социологии (PSLab), стремится восполнить этот пробел между популярными нарративами осуждения и нейтральными научными выводами. В частности, оно демонстрирует, как россияне воспринимают войну и мобилизацию, видят ли они себя их зачинателями или соучастниками, и хотят ли мира. Спойлер: аналитический отчет, на основе которого написан этот текст, называется «Смириться с неизбежностью».
Реакция на вторжение
Исследователи протестов — вне зависимости от страны и исторического периода —утверждают, что ухудшение условий жизни или морально неприемлемые действия власти являются недостаточными предпосылками для начала протеста. Помимо изменения объективных, внешних условий, ключевую роль в решении протестовать играет субъективное ощущение открывающихся возможностей. Чтобы люди вышли на улицу, должно присутствовать ощущение, что протест имеет шансы на успех. Было ли такое ощущение у россиян после начала полномасштабного вторжения или мобилизации? Нет.
Наиболее распространенные реакции на вторжение — шок, страх и растерянность. Причем демонстрировали их даже те, кого принято называть сторонниками войны. Это объясняется в первую очередь тем, что решение о начале боевых действий не было подконтрольно населению. И хотя сегодня часть россиян выражает согласие с войной, на самом деле их согласия никто не спрашивал. Более того, по последним опросам мы видим, что 40% россиян поддержали бы решение о выводе войск. Для сравнения: в марте 2022 года только треть россиян поддержала бы прекращение «спецоперации». Но мнение россиян не волнует власть. И россияне это прекрасно осознают.
Социологи PSLab задавали респондентам вопрос об их отношении к антивоенным митингам. Часть рассуждений повторяли пропагандистские клише о «раскачивании лодки» и «проплаченности Западом», однако даже сторонники войны говорили о бессмысленности протестов. Власть, считали они, не беспокоится о чьем-либо мнении, поэтому «берегите головы». То есть у россиян, даже согласных с властью, есть стойкое ощущение, что они ни на что не влияют. Надо признаться, это ощущение вполне адекватно той реальности, в которой страна живет последние 20 лет.
Но что можно сказать о тех, кто все-таки протестовал в начале войны? Не опровергают ли 20 тысяч арестов антивоенных демонстрантов теорию о «субъективном ощущении открывающихся возможностей»? Нет. Интервью PSLab показывают, что протестующие выходили на улицу не ради достижения своей цели, а скорее потому, что просто не могли не выйти. Моральный, а не прагматический императив был двигателем протестов. Поэтому неудивительно, что они были менее популярны, чем Майдан, проходивший в условиях настоящей политической неопределенности. Протестующие, которых мы видели на улицах в феврале-марте 2022 года и продолжаем видеть каждый день в сводках ОВД-Инфо, — это не особенные авантюристы и уж точно не дураки, плохо рассчитавшие последствия. Они прекрасно понимали, что пресловутое «окно возможностей» для них закрыто. Разница между ними и другими гражданами была лишь в том, что не попытавшись это окно разбить, протестующие чувствовали бы себя хуже, чем сейчас — со штрафами, уголовными делами и физическими травмами.
Реакция на мобилизацию
Решение российской власти начать мобилизацию породило новый виток споров, касающихся потенциальных протестов. Кто-то считал, что россияне как носители «рабской ментальности» проглотят и это решение власти. Другие надеялись, что граждане России окажут серьезное сопротивление, поскольку власть перешла прежде незыблемые границы частной жизни. В реальности наблюдалось что-то среднее. С одной стороны, крупных коллективных протестов действительно не было, за исключением, пожалуй, Дагестана. С другой стороны, участились случаи поджогов военкоматов, продолжилась «рельсовая война» и было даже совершено покушение на военкома. Из России после мобилизации спешно выехали около 700 тысяч человек. Но что можно сказать о тех, кто остался в России и не присоединился к протестам и диверсиям? В рамках осеннего исследования социологи PSLab проинтервьюировали более 60 мужчин, которые не являются противниками войны. Исследователи не называют их сторонниками, так как информанты критикуют многие аспекты ведения войны. Результаты исследования показывают, что мобилизация и возможность быть призванным была встречена большинством информантов как нечто неизбежное. Самая распространенная реакция — это фатализм.
Фатализм, как и любое субъективное ощущение, связан с объективными условиями существования. И хотя сложно на 100% согласиться с тем, что «бытие определяет сознание», рассуждения россиян о фатализме несложно связать с политическим режимом и экономической ситуацией. Что лежит в основе фатализма? Во-первых, это ощущение того, что блицкриг провалился. Затяжной характер войны сделал решение о начале мобилизации неизбежным в глазах россиян, поскольку боевые действия якобы могут перейти и на территорию России. В таком случае, говорят информанты PSLab, все равно никуда не денешься. Во-вторых, по финансовым и семейным причинам не все могут позволить себе «прятаться» в России или «убегать» за границу. Как показывают исследования социологов, уехавшие россияне, как правило, моложе, богаче и образованнее тех, кто остался в стране. В-третьих, даже не принимая во внимание изощренную пропаганду Кремля, понятно, что в авторитарных режимах ощущение собственной агентности будет уступать ощущению фатализма. Говоря о мобилизации, многие информанты употребляют слово «судьба», от которой, как известно, не уйдешь.
Однако фатализм является не единственной реакцией на мобилизацию. Нередко респонденты говорят о чувстве «долга» перед страной, которая якобы находится в опасности. Говоря о «долге» и, следовательно, о нежелании или невозможности избегать мобилизации, информанты систематично подчеркивают свое нежелание участвовать в войне. Самыми распространенными являются две отговорки: «я не хочу никого убивать» и «я вряд ли буду полезен на поле боя». Таким образом, чувство долга несет скорее обременительный, чем воодушевляющий оттенок.
Вывод: как россияне мыслят политику?
Социальные ученые и журналисты привыкли формулировать вопросы к населению в форме «поддерживаете ли вы (…)?». Однако в авторитарных режимах информанты склонны давать ответы, совпадающие с «партийной линией». Более продуктивным представляется вопрос о том, что для населения значит политика/война/мобилизация. Исследование PSLab показало, что отношение россиян к войне и мобилизации едва ли содержит признаки энтузиазма. Политика для опрошенных респондентов — это нечто далекое и им неподконтрольное: решение о войне было принято без консультации с населением, потому что кому-то виднее, мобилизация началась, потому что это неизбежно в затянувшейся войне. Поэтому к этим, почти естественным явлениям невозможно как-либо относиться: мы не осуждаем дождь, мы надеемся, что он скоро закончится.
Отношение к политическим явлениям как к естественным хорошо объясняется теорией деполитизации российского общества, развиваемой с начала Болотных протестов. Власть целенаправленно отгораживала граждан от политики — репрессиями, сокращением социальных расходов, пропагандой. Теперь, когда власть вторглась в границы частной жизни, проводя мобилизацию, вынуждая россиян покидать страну или отдавать часть зарплаты на поддержку войны, общество оказалось неспособно ей противостоять. Даже небольшие протесты не выходят за рамки фатализма. Несогласные с властью граждане выходят на улицы, понимая, что шанс на что-то повлиять крайне мал. Фатализм, присущий сторонникам войны, ее оппонентам и неопределившимся, будет терять силу лишь по мере того, как власть будет терять силу, породившая это чувство.
