Конституционная реформа, как понимают ее сами инициаторы, — это «институционализация путинизма». Она призвана закрепить весь институциональный дизайн, сложившийся при Владимире Путине. Этот процесс идет одновременно с масштабной программой подготовки молодой бюрократии, которой занимается Сергей Кириенко. В целом все это представляет собой стратегический ответ на вопрос о том, как без разрушения и глубоких реформ будет «наследоваться» система управления, построенная Путиным и его окружением.
Из аргументации Путина ясно, что сам он считает, что за 20 лет создал оптимальную для России модель сочетания разных уровней управления и баланса властей. Система защищена как от антипрезидентского переворота внутри, так и от внешней угрозы. Всем уровням бюрократии созданы институции и балансы (правительству, отраслевикам, губернаторам
Основные усилия сосредоточены теперь на различных проектах «экспансии» и конкуренции в современных глобальных практиках. Достаточно перечислить приоритетные проекты Кремля, в которые вовлечены большие контингенты бюрократии и отраслевиков: цифровизация, освоение Арктики, развитие генетических технологий, продвижение в Африке, быстрое развитие производства и логистики СПГ, кибербезопасность и кибершпионаж, геология и новое картографирование полезных ископаемых, развитие городских пространств и креативных индустрий в крупных городах, современный банкинг (проекты Сбербанка)
Все это мы перечисляем, чтобы напомнить, что миллионы людей находятся внутри контура этих проектов, они для них — форма повседневной жизни. И тем самым — основа лояльности. Но не просто лояльности: с участием в этой модернизации и экспансии связан и «образ будущего» у этих контингентов, и «национальная идентичность», и способы и источники «культурного потребления». Важно подчеркнуть, что российский режим активно «омолаживается». Ему невозможно предъявить претензию в том, что это геронтократия. В России сегодня квалифицированный 25-летний человек может стать начальником департамента, а в 35−37 лет — оказаться губернатором или министром федерального правительства.
Однако в сложившейся системе существует несколько «встроенных» проблем, которые даже в краткосрочной перспективе способны стать линиями разлома.
Первая проблема: партия «Единая Россия» не смогла принять ту долгосрочную форму, которая позволяла бы ей быть надежной институциональной платформой «транзита власти» (на что справедливо обращала внимание в своей статье Фиона Хилл). До конца даже не понятно, почему Путин, в отличие от многих других авторитарных правителей, не достраивает партию, а держит ее исключительно в виде элемента «электорального авторитаризма». «Единая Россия» претендует быть базовой партией всей бюрократии, но эта претензия разбивается о поведение самого Путина.
Вторая проблема: способ взаимодействия «варягов» с элитами и населением регионов. Непрерывно ротируемые губернаторы и начальники федеральных ведомств в регионах отражают понятную стратегию Кремля: создать поколение управленцев, привыкших к современным технократическим нормам, «гомогенизировать» госуправление, оторвать его от влияния региональных политико-экономических кланов. Однако видно, что эта стратегия дает сильные сбои и, возможно, усугубляет тлеющие конфликты между регионами и центром. Система «губернаторского наместничества» у Кремля достроена, но она никак не сбалансирована институциональными возможностями региональных обществ. Это можно было бы сделать за счет развития муниципального управления, либо за счет усиления веса партийных организаций «Единой России», либо за счет изменения роли Совета Федерации. Но Кремль стоит на том, что любое из этих направлений приведет к «расколу региональных элит» и остается в рамках концепции «наместничества».
Третья проблема: коррупция. Воровство бюджетных средств, коррупция и торговля должностями встроены в систему не в качестве исключения из нормы, а в качестве нормы. Силовики борются с коррупцией, но одновременно они и патронируют все бизнес-транзакции, в том числе и коррупционные. Кириенко готовит новое поколение «идеалистически мотивированных бюрократов», но они терпят поражение даже там, где пытаются оказать сопротивление практикам коррупции. После этого они встраиваются в устоявшуюся систему «обмена ресурсами»,
Четвертая проблема: концептуализация политического режима через противостояние с Западом. Типологически близкий к путинскому режим Назарбаева, подчеркивая «особость» казахской истории, культуры и традиций, избегает концептуализации за счет «борьбы с Западом». В то же время у Путина этот конфликт оказался в центре «обоснования государства». Этот нарратив оправдывается и усиливается новыми идеологическими квази-институтами — Военно-историческим обществом, холдингом Пригожина, контентным холдингом RT, многочисленными кафедрами геополитики, «мозговыми центрами», которые непрерывно производят поток идеологического мейнстрима о борьбе с Западом (за суверенитет и традиционные ценности, против попыток «взломать цивилизационный код» и «оранжизма»
Таким образом, хотя Путин и создал систему управления, которую хотел, и его фантазия уже исчерпалась, «долгое государство», выстраиваемое им, обладает слишком сильными структурными изъянами. Оно не сможет совершить надежный транзит ни в горизонте 2024 года, ни в дальнейшем, если не сможет разрешить эти четыре проблемы. Иначе говоря, чтобы превратиться в «ататюрка» для постсоветской России, Путину недостаточно того, что он сделал за 20 лет. Безусловно, он может через десять лет передать все это политическое хозяйство в руки «поколению сыновей и дочерей» своего же ближайшего окружения. Эти «дети» уже сейчас обросли собственными небольшими клиентелами, и за десять лет они только усилятся. Но сама по себе передача власти в руки сыновей/дочерей не является гарантией сохранения «долгого государства», если не устранить его структурные проблемы.
