В последние несколько месяцев российские экономисты постоянно возвращаются к обсуждению темы занятости: с января 2021-го по декабрь 2022 года безработица в стране (по официальным данным) упала с 5,8 до 3,7% трудоспособного населения, а к лету 2023 года достигла рекордно низких 3,2%. Чиновники не перестают рассказывать о растущем дефиците рабочей силы: по их словам, на предприятиях обрабатывающей промышленности не хватает 650 тысяч человек, в секторе IT — 1 миллиона, а в строительстве — чуть ли не 2 миллионов рабочих рук. Даже Эльвира Набиуллина, глава Банка России, в своем недавнем выступлении прямо связала данную проблему с инфляционными рисками («когда спрос начинает устойчиво превышать возможности наращивания предложения, это неизбежно выливается в рост цен, ведь компании не могут мгновенно запускать новые производства и находить для них дополнительную рабочую силу») и отметила ограниченность трудовых ресурсов как фактор, который нужно принимать во внимание при выработке денежно-кредитной политики.
За последние полтора года рынок труда пережил в России несколько мощных потрясений: две волны релокации, мобилизация без малого полумиллиона человек, серьезные изменения отраслевой динамики занятости. Однако если мы вспомним, что говорили практически те же самые чиновники в мирное — даже доковидное — время, мы услышим про те же 350−400 тысяч работников, требующихся ВПК, про необходимость приглашения гастарбайтеров на стройки и про явный дефицит кадров в IT отрасли. Сейчас в качестве одного из рисков для экономики называют опережающий рост реальных зарплат по сравнению с производительностью труда — но, стоит напомнить, что в 2000—2009 гг. первый показатель рос в среднем на 10% в год, а второй — всего на 4,4%, зато экономическое развитие (по крайней мере, на фоне текущей динамики) выглядело более чем успешным.
Эта тема сейчас считается гиперактуальной, так как практически во всех секторах действительно имеется — и очевидно ощущается — дефицит рабочей силы. Однако не дефицит рабочей силы является главным тормозом для российской экономики: с одной стороны, существует множество других проблем (анемичные частные инвестиции, исход иностранных компаний, угроза новой мобилизации и ограниченный из-за растущих цен спрос), а с другой — скрытая безработица остается по-прежнему высокой. Но если уж касаться подробно данной темы, следовало бы обратить внимание не столько на «общую» проблему занятости, сколько на несколько относительно «частных».
Общий дефицит рабочей силы в российской экономике обусловлен в последнее время тремя факторами, которые количественно крайне сложно отделить друг от друга. Начать следует с катастрофического обрушения числа работников в самом продуктивном молодом возрасте — с 16 до 35 лет (их число за 2022 год сократилось на 1,33 млн человек, а доля в совокупной рабочей силе стала минимальной за всю историю наблюдений). Частично это вызвано прогрессирующим старением населения и провалом в рождаемости первой половины 1990-х гг. — но основным фактором здесь стало бегство граждан от войны и мобилизации (считается, что 80−90% уехавших составляли люди в возрасте до 45 лет). Помимо этого, не менее 350 тысяч мужчин были мобилизованы на военную службу, это число наверняка будет расти в контексте новых законов о призыве и намеченного увеличения численности ВС РФ почти на полмиллиона человек. Дополнительным фактором является очень заметное в прошлом году, но частично сохраняющееся и сейчас нежелание людей призывного возраста устраиваться на официальные должности, вызванное активным сотрудничеством работодателей с военкоматами. Наконец, с 2021 года в России существенно сократилось (по сравнению с доковидными временами) число мигрантов (в 2021 году впервые случился миграционный отток, который так и не был восполнен): на это повлияли как полуторакратная девальвация рубля вкупе с ростом стоимости жизни в стране, так и резкое снижение привлекательности российского гражданства, ныне ассоциирующегося с перспективами мобилизации. Однако эти «общие» моменты не представляют проблему полностью.
Основных «частных» тем можно выделить три.
Самой заметной на сегодня является серьезный региональный дисбаланс спроса и предложения рабочей силы. Перестройка части экономики на военный лад вызвала резкое увеличение промышленного производства в ряде регионов — прежде всего на Урале (Сведловская и Челябинская области), в Поволжье (от Пензенской области до Удмуртии) и ряде центральных регионов (например, в Тульской области): рост тут составил от 10 до 19%. Напротив, области, где были представлены западные компании с трудозатратными производствами, столкнулись с серьезным провалом (спад в промышленности Ленинградской, Калужской и Калининградской областей превышает 15%). Между тем в последние месяцы в России практически не заметен межрегиональный переток рабочей силы: в «провальных» автомобилестроительных регионах остановившиеся компании либо сохраняют работникам урезанные зарплаты, либо отправляют их в неоплачиваемые отпуска (сейчас более 4 млн человек работают неполный рабочий день, и еще не менее 2 млн получают зарплаты ниже минимальной), но пытаются сохранить контингент на случай предполагаемого перезапуска предприятий — поэтому в той же Калужской области официальные показатели безработицы остаются на рекордно низких уровнях, на каких были и до начала войны и ухода западных компаний.
Вторым существенным обстоятельством являются возрастные и гендерные сдвиги. Так, например, когда власти в 2018 году предпринимали повышение пенсионного возраста, предполагалось, что не выходящие на «заслуженный отдых» работники будут трудиться дольше — но спрос на возрастных работников остается низким даже на фоне отмеченного уже провала в более молодых когортах. Чисто количественные показатели вовлеченности рабочей силы не отражают этой диспропорции. Проблемы с трудоустройством людей от 60 лет и старше сохраняются даже в регионах, которые традиционно считаются трудодефицитными. При этом мобилизация и эмиграция радикально изменили гендерный состав работников, резко повысив спрос на труд женщин, которые стали занимать в том числе и должности, ранее монополизированные мужчинами. Следствием этого оказалось снижение разрыва в оплате труда мужчин и женщин, которое до начала войны достигало в России 29% — хотя статистического подтверждения этого тренда еще нет. Иначе говоря, дефицит на рынке мужской рабочей силы в молодом возрасте скорее восполняется трудом женщин тех же возрастов, чем мужчин более старших возрастных групп.
Наконец, если говорить о сферах, в которых было занято значительное количество мигрантов, то в них дефицит рабочей силы чувствуется заметнее всего — причем по двум причинам. С одной стороны, на рынок давит сократившееся число гастарбайтеров, в основном занимавших низкооплачиваемые должности, на которые работники-россияне почти не претендуют даже несмотря на то, что рост зарплат строителей уверенно опережает инфляцию и в последнее время сами зарплаты становятся выше средних по соответствующим регионам. С другой стороны, десятки тысяч российских строителей ныне мобилизованы для работ на оккупированных украинских территориях и в непосредственном тылу зоны «спецоперации»: статистика по Ростовской области и аннексированному Крыму показывает прирост строительных работ за последние 12 месяцев на 60−65%, по недавно оккупированным областям база для сравнения отсутствует, но зарплаты от 200 тысяч рублей привлекают строителей из многих областей России, несмотря на связанные с такой работой риски. Поэтому дефицит рабочих рук на стройках в ближайшее время будет оставаться хронической проблемой отрасли, которую вряд ли удастся решить.
Однако, возвращаясь к макроэкономике, следует сфокусировать внимание на нескольких темах, позволяющих понять, почему в названии статьи утверждается, что проблемы, о которой мы сейчас говорим, не существует.
Дефицит рабочей силы является не имманентной, а относительно искусственной проблемой российской экономики, порожденной специфическим отношением власти и бизнеса к трудовым ресурсам страны.
В России «исторически сложилось» нигилистическое отношение власти к труду, воплощающееся, в частности, в беспрецедентно низкой относительной его оплате. В 2009 году в России доля зарплаты в ВВП достигла 52,6% при аналогичном показателе в США на тот момент в 59,1% — но затем начала снижаться. Когда в 2018 году цифра достигла 46,4%, премьер-министр Дмитрий Медведев поставил задачу переломить сложившийся тренд и повысить ее к середине 2020-х гг. минимум на 10 процентных пунктов — однако процесс лишь ускорился, и по итогам 2022 года доля оплаты труда в ВВП пробила антирекорд конца 1990-х гг., снизившись до 39,6%, в то время как доля валовой прибыли составила более 50% ВВП впервые в постсоветской истории (в США положение не изменилось с показателем в 59,7%). Иначе говоря, за счет притока низкоквалифицированных работников из постсоветских стран, разгрома независимых профсоюзных организаций и согласованного давления бизнеса и государства на работников доля труда в ВВП устойчиво снижалась. В таком контексте возникший дефицит и вызываемое им улучшение переговорных позиций работников представляются не проблемой, а благом для значительного большинства россиян, которые сегодня не только могут, но и должны требовать для себя более справедливых доходов — которые станут основанием для дальнейшего роста экономики, как это и происходит в большинстве развитых стран. В стране, даже если это и не готова признать Набиуллина, существуют проблемы поважнее инфляции -в 2000—2008 гг., самых благополучных для российской экономики и российских трудящихся, ее средний уровень превышал 12% в год, но ВВП и жизненный уровень граждан быстро росли.
Повышение зарплат может решить и самую большую проблему российской занятости — структурную. После стремительного роста мобильности рабочей силы в России в 2000—2009 гг. процесс резко пошел на спад. Появляющиеся в отдельных регионах точки роста не стимулируют переезд граждан, а стагнирующие доходы вызывают снижение мотивации к работе: парадоксально, но с 2015-го по 2019 год при относительно стабильной численности населения и повысившемся пенсионном разрасте численность занятых в России упала без малого на 2 млн человек — иначе говоря, неспособность бизнеса привлечь граждан на работу была очевидна еще до ковида и войны (и при этом роста доли труда в ВВП не наблюдалась). Более того, в России нет и не было мотивации создавать рабочие места, привлекательные для лиц старших возрастов. Если российское руководство признает проблему дефицита работников, решить ее в нынешних условиях возможно будет не воссозданием Гулага, а радикальной технологической модернизацией — хотя нельзя не заметить, условия для нее крайне неблагоприятны, так как разрыв контактов с западными инвесторами и девальвация рубля существенно ограничивают мотивы и возможности закупки современного оборудования для совершенствования технологической базы, порождая то, что специалисты осторожно именуют «обратной модернизацией». Таким образом, Россия пожинает типичные проблемы, связанные с недостатком рабочей силы, но не имеет возможности воспользоваться большинством открываемых им преимуществ.
