Тридцатилетие краха советского политического режима — важный повод для переосмысления траектории последующей эволюции России. Вопреки ожиданиям, то, что тридцать лет назад казалось появлением на свет новой постсоветской демократии в России, на деле оказалось лишь болезненным распадом прежнего авторитарного режима и последующим — еще более болезненным — становлением нового постсоветского авторитаризма.
Что стало причиной такого развития событий и каковы механизмы становления и консолидации постсоветского авторитаризма в России? Поискам ответов на этот вопрос посвящена моя новая книга «Авторитарная Россия: бегство от свободы, или почему у нас не приживается демократия», которая недавно вышла в издательстве «Говард Рорк». В ней я представляю свой подход к анализу российской политической динамики, в центре которого — мотивы, интересы и стратегии ключевых политических игроков, стремящихся к максимизации собственной власти, а также те барьеры и ограничения, с которыми они сталкиваются (или не сталкиваются) на этом пути. Я исхожу из того, что главная цель политиков в любой стране (не только в России) — завоевать и удержать как можно больше власти на протяжении как можно более длительного времени. Но одним политикам это удается, а другим нет. Препятствиями для последних служат массовые протестные движения, конфликты элит, которые не могут быть разрешены по принципу «игры с нулевой суммой», международное влияние со стороны демократических стран, а также собственные идеи, подчас способствующие неверному восприятию ими действительности.
В постсоветской России эти препятствия оказались слабыми — массовое общественное участие носило ограниченный характер, конфликты элит в 1991, 1993, 1996 и 1999−2000 гг. завершались полной победой одной из участвующих сторон, международное влияние стран Запада на Россию было и остается относительно скромным, а роль идей в постсоветской политике носит явно второстепенный характер. И если в 1990-е гг. глубокий и длительный экономический спад и слабость российского государства после распада СССР препятствовали систематическому и целенаправленному строительству авторитаризма, то в 2000-е гг. российские лидеры провели «работу над ошибками» и смогли выстроить новые политические институты, успешно способствующие удержанию политической власти. На этом пути им удалось переформатировать российскую партийную систему, изменить правила и механизмы проведения выборов, сформировать иерархию контроля в рамках «вертикали власти» и подчинить себе основные СМИ и значительную часть неправительственных организаций. В 2010-е гг., несмотря на многочисленные вызовы, Кремль смог консолидировать механизмы контроля и в 2020 году закрепил свое господство конституционными поправками, призванными обеспечить сохранение политического статус-кво.
Эта траектория политической эволюции впервые была описана еще в 1954 году, но не ученым или аналитиком, а писателем. В романе Нобелевского лауреата Уильяма Голдинга «Повелитель мух» представлена классическая модель построения авторитарного режима на примере группы подростков, оказавшихся на необитаемом острове в результате катастрофы. Динамика политического режима на этом острове прошла через следующие этапы: (1) неудачную попытку построить электоральную демократию; (2) неудачную попытку неформального раздела власти между наиболее влиятельными игроками (олигархию); (3) захват власти самым наглым подростком, который изгнал из общины своих соперников, перетасовал коалицию своих сторонников и установил (4) репрессивную тиранию, обернувшуюся новой катастрофой. В романе конец этой траектории положило вмешательство внешних акторов — прибывших на остров военных моряков. В реальной жизни катастрофа могла бы длиться буквально до бесконечности. Следует, однако, признать, что герои Голдинга не были обречены на тиранию в силу изначально неблагоприятных условий: это обычные подростки, предоставленные сами себе. Для политологов главный урок «Повелителя мух» заключается в том, что авторитаризм — естественный логический исход действий успешных и наглых политиков по максимизации власти, если для их устремлений не существует эффективных ограничений. Именно такой путь политического развития прошла постсоветская Россия, как и некоторые другие страны.
Такой подход оспаривает две точки зрения, господствующие среди специалистов, анализирующих российскую политику. Их можно суммировать высказываниями «во всем виноват Путин» и «во всем виноваты россияне». Те, кто склонны видеть в авторитарной траектории России прежде всего проявления личных и деловых качеств Путина, не только не учитывают сравнительный контекст авторитарного строительства (хотя Эрдоган в Турции, Орбан в Венгрии или Чавес и Мадуро в Венесуэле действуют во многом сходным образом), но и порой противопоставляют 1990-е гг. как «территории свободы» нашей страны пришедшим им на смену 2000-м гг. с ползучим становлением авторитаризма. Однако многие основания российского авторитаризма (прежде всего, конституция, содержавшая немалый авторитарный потенциал) были заложены еще в 1990-е гг. Путину и его окружению, что называется, грех было ими не воспользоваться. Рискну предположить, что если бы «войну за ельцинское наследие» в 1999—2000 гг. выиграл бы не Путин, а другие политики, то авторитарная политическая эволюция России оказалась бы во многом сходной, если даже не более драматичной. Что касается тезиса о том, что россияне по своим предпочтениям тяготеют к автократии и жаждут видеть «сильную руку» бесконтрольно находящихся у власти политических лидеров, то он, во-первых, не подтверждается при анализе данных массовых опросов (россияне хотят выбирать своих лидеров на конкурентной основе и не являются сторонниками политической цензуры), а, во-вторых, не выдерживает испытания в сравнительном контексте — политические ценности россиян не столь далеки от жителей многих других посткоммунистических стран. Но Украина, например, при всех сложностях политических процессов в этой стране смогла преодолеть авторитарные тенденции и построить электоральную демократию, обеспечив конкурентные выборы и многие политические и гражданские свободы.
К настоящему времени положение дел в российской внутренней политике можно охарактеризовать как «негативное равновесие». Хотя текущая ситуация не устраивает ни ряд представителей элит, ни многих рядовых россиян, возможные издержки кардинальных политических изменений для значительной части из них выглядят запретительно высокими — особенно для тех, чьи надежды на реформы 1990-х гг. обернулись разочарованиями. Таким образом, власти поддерживают сохранение политического статус-кво посредством сочетания кооптации зависимых от государства социальных групп — прежде всего, пенсионеров и бюджетников (включая «силовиков») — и подавления несогласных с их политикой активистов, журналистов и других свободомыслящих граждан. Стагнация реальных доходов россиян и слабые перспективы экономического роста ставят под вопрос устойчивость нынешнего «негативного равновесия», однако нет оснований полагать, что оно в обозримом будущем будет подорвано без усилий со стороны сторонников перемен в стране.
Каковы перспективы дальнейшей политической эволюции российского авторитаризма? Мы не можем предсказывать будущее, но на основе сравнительных исследований авторитарных режимов в разных странах мира стоит говорить о нескольких возможных траекториях развития. Прежде всего, российский авторитаризм (в отличие от однопартийного режима в Китае, монархии в Саудовской Аравии или военного режима в Мьянме) носит персоналистский характер. Такие режимы крайне уязвимы в плане преемственности: случаи успешной династической передачи власти в них весьма редки, а наиболее распространенным механизмом падения этих режимов являются государственные и/или военные перевороты. Более того, чем дольше автократы находятся у власти, тем выше вероятность того, что в случае их ухода из жизни при исполнении обязанностей на смену одному персоналистскому авторитарному режиму может прийти другой (недавний опыт Туркменистана или Узбекистана может служить примером такого рода).
Однако если мы обратимся к прошлому ныне вполне устойчивых демократий, то обнаружим, что и в них процесс демократизации был крайне непростым и сопровождался драматическими поворотами и авторитарными откатами на протяжении долгих лет, если не десятилетий. Поэтому неудача попытки посткоммунистической демократизации в России после 1991 года не говорит о том, что демократия в нашей стране навсегда обречена на провал. Не говорит она и о том, что последующие попытки демократизации (если и когда они состоятся) непременно принесут России новый поворот к авторитаризму или бесконечный цикл конфликтов, кризисов и насилия. Такие сценарии, конечно, не исключены, но ошибочно считать, что Россия заведомо на них обречена. И хотя десятилетия строительства авторитаризма в России привели к тому, что ее правящие группы смогли почти наглухо заколотить «окно возможностей» демократизации, их стремление надолго зацементировать текущее положение едва ли может быть реализовано. На следующих этапах истории России, скорее всего, снова откроется если не окно, то «форточка» возможностей такого рода.
Россияне, как и граждане других стран, вполне способны учиться на своих ошибках. Спустя три десятилетия после распада Советского Союза наша страна в интеллектуальном плане куда лучше готова к осмысленному, целенаправленному и последовательному строительству демократии, нежели в начале 1990-х гг. (пусть даже политические условия для этого сегодня куда менее благоприятны). Поэтому лозунг участников оппозиционных митингов начала XXI века «Россия будет свободной!» может стать ключевой темой политической повестки в последующие десятилетия. Мы пока не знаем, будет ли Россия свободной страной, и когда именно, каким образом, с какими издержками она пройдет свой путь к свободе. Ответы на эти вопросы нам предстоит узнать в обозримом будущем.
