Очевидно, что выборы в России не отражают волю народа, поскольку осуществляются под масштабным административным контролем и с использованием массовых фальсификаций. Тем не менее, степень электоральной поддержки российского президента и «Единой России» значительно разнится от региона к региону.
Исследователи российских электоральных процессов давно заметили, что многие (хотя далеко не все) этнические республики способны поставлять существенно больше электоральных голосов для власти, чем типичные русские регионы. В особенности это касается регионов Северного Кавказа и тюркских республик Поволжья.
Политика централизации при Владимире Путине привела к отмене большинства этнических преференций в республиках. Но почему даже после утраты политической автономии и основных преференций этнические республики продолжают опережать другие регионы по уровню политической лояльности?
Некоторые ученые и эксперты склонны указывать на особую культуру и социальную структуру нерусских этносов. Согласно данному объяснению, этнические меньшинства в России имеют плотные социальные сети, то есть более интенсивные коммуникации между членами этнического сообщества. Эти коммуникации во многом носят вид вертикальной иерархии с ориентацией рядовых членов на авторитет, который способен навязать единое мнение и политически мобилизовать сообщество в случае необходимости.
Мы решили проверить данные утверждения, используя как количественные, так и качественные данные. В центре исследования находятся опросы Европейского Социального Исследования (European Social Survey), которые проводятся в России с 2006 года. Они позволяют определить этническую принадлежность респондента, его место проживания и партию, за которую он проголосовал на парламентских выборах 2011 и 2016 гг. Анализ этих данных привел нас к выводу, что этническая принадлежность никак не влияет на политический выбор и нерусские этносы вовсе не голосуют за власть больше, чем русские избиратели. Более значимым оказывается место проживания человека. Сельские жители активнее поддерживают власть и ходят на выборы, чем горожане. И данная закономерность свойственна не только нерусским, но и русским избирателям.
Количественный анализ не дал нам ответ на вопрос о причинах более высокой политической лояльности сельских жителей. Определяется ли это тем, что в сельской местности проще контролировать избирателей и фальсифицировать электоральные результаты? Или, может быть, в селах, в которых преимущественно проживают нерусские этносы, сохраняют свое влияние «плотные этнические сети», и именно они воспроизводят политическую лояльность? Чтобы ответить на эти вопросы, мы опросили сельских жителей методом фокус-групп в трех селах Башкортостана и Татарстана.
Действительно ли в сельской местности титульные этносы активнее участвуют в выборах?
Опросы позволяют ответить на этот вопрос утвердительно. Но для нас важнее понять, почему так происходит. Объясняя причины этого, наши респонденты разделились на две примерно одинаковые подгруппы. Члены первой объясняли свое участие в выборах культурой, воспитанием и личной гражданской ответственностью. Они указывали, что тем самым подают хороший пример своим детям. Респонденты второй подгруппы, которые в целом представляли более молодое поколение, заявили, что они ходят только потому, что местные власти проводят плотный мониторинг участия в выборах. Типичным ответом был следующий: «На селе все друг друга знают и все друг друга видят. Если вы не пришли, то вас могу вызвать и позвонить». Респонденты во всех трех селах подтвердили, что к вечеру члены избирательной комиссии начинают обзванивать тех, кто еще не пришел на участок. Так, например, участница обсуждения в Башкортостане подтвердила, что сталкивалась с такими звонками: «Мне звонили однажды и сказали, что пока вы не придете на выборы, мы не сможем уйти домой. И я пошла. Потому что мне неудобно создавать неприятности своим односельчанам».
Важным моментом является то, что местные власти используют не наказание, а уговоры и мягкие способы убеждения. Поэтому термин «принуждение» к голосованию тут не совсем уместен. Речь, вероятно, идет о наличии действительно довольно плотных межличностных связей между жителями села и небольшой дистанцией между местной администрацией и избирателями. Как указывали респонденты, члены избирательных комиссий не грубят и не угрожают. Когда они звонят с просьбой прийти на выборы, они, скорее, выражают обеспокоенность и спрашивают, не заболел ли человек. Нужно ли ему помочь и прийти к нему домой, чтобы он смог проголосовать? То есть при реализации подобных практик для повышения явки чаще используются моральные доводы в вежливой форме, а не грубое давление или угрозы.
В ходе проведения фокус-группы в Башкортостане респондентами также указывалось, что у сельских жителей, по сравнению с горожанами, «другой менталитет». Любопытно, однако, что в этой же группе одна из участниц опроса заявила, что, живя одно время в городе в течение пяти лет, она на выборы не ходила. Но вернувшись в село, вновь стала принимать в них участие. Данное высказывание, на наш взгляд, говорит о том, что несмотря на отсылки к таким понятиям как «менталитет», на практике сельские жители руководствуются рациональным выбором: в отсутствие внешних факторов в виде контроля или давления, они могут легко менять электоральное поведение. Это ставит под сомнение сильное влияние некой патриархальной культуры и скорее указывает на роль поселенческой структуры, создающей разные возможности для политического давления и контроля.
Действительно ли в сельской местности титульные этносы в своем политическом выборе ориентируются на авторитарных лидеров?
На этот вопрос можно ответить отрицательно. В целом респонденты считают, что каждый делает свой выбор самостоятельно и нет авторитетов, которые могут убедить большинство голосовать определенным образом. Участники группы в Башкирии отмечали, что они стараются выбрать тех, кто может принести пользу их селу. Поэтому призывы властей поддержать кандидата, который обладает статусом и ресурсами, могут иметь влияние. Мнение начальства (например, главы муниципального района) особенно значимо для бюджетников. Так, по словам респондента, жители села дважды голосовали за начальника крупной дорожной компании, надеясь, что он заасфальтирует дорогу, связывающую село с районным центром. В этом смысле для избирателей важно не как работает, а где работает кандидат. Поскольку почти все члены «Единой России» — начальники, то люди голосуют за них в надежде, что те окажут их селу материальную поддержку. И, напротив, они остерегаются голосовать за оппозицию, потому что в таком случае есть риск, что районный начальник накажет село, лишив его финансовой поддержки.
Действительно ли титульные этносы в сельской местности консолидировано поддерживают власть?
Если коротко, то нет. Большинство наших собеседников признали, что есть существенная разница между реальным выбором народа и официальными электоральными результатами. Участники опроса считают, что несвободный выбор в их селе делают только чиновники, которым указывают сверху, как голосовать. Но сами чиновники не имеют авторитета и не могут убедить или заставить народ голосовать за определенную политическую силу. Поэтому нужные для власти результаты достигаются исключительно фальсификациями. Многие уверены, что при действительно честных выборах победителем в сельской местности была бы партия КПРФ, а не «Единая Россия». Но в целом большинство считает, что люди голосуют очень по-разному, за самые разные партии и кандидатов. Как сказал один из участников: «Все голосуют по-разному. Это только в итоге по официальным данным оказывается, что все мы проголосовали за одну партию».
Получается, что этнический фактор не играет никакой роли?
Это не совсем так. Опросы однозначно показали, что для титульных этносов крайне важное значение имеет национальная принадлежность главы региона: они крайне отрицательно относятся к возможности занятия этого поста представителем нетитульного этноса. Пытаясь понять причины важности этнического фактора в политическом выборе, мы обнаружили, что респонденты воспринимают этническую принадлежность главы республики как символ сохранения особого статуса их этноса. Это вселяет им надежду, что несмотря на давление центра, «свой» глава республики сможет «смягчить» прессинг Москвы и защитить их культуру. Отмену обязательного изучения в республиканских школах языков титульных этносов респонденты данных групп оценивают крайне негативно и указывают, что именно это решение укрепило их во мнении, что главой их республики должен быть исключительно представитель титульного этноса. В Башкирии участники отвергли возможность поддержать русского кандидата на должность главы республики, даже если он может повысить экономическое благосостояние жителей. Большинство заявили, что несмотря на накопившиеся претензии к действующему главе Башкортостана Радию Хабирову, они поддержат его на следующих выборах в случае, если он будет единственным башкиром, участвующим в избирательной гонке.
В Татарстане респонденты еще в большей степени выражают политическую лояльность действующему главе Рустаму Минниханову и поддерживают его политику даже несмотря на то, что по многим вопросам ему не удается противостоять атакам Москвы. Как объяснял один из участников разговора: «Если бы он выступал слишком резко, то его могли бы убрать и поставить более лояльного. И нам было бы еще хуже. Поэтому я поддерживаю эту тонкую политику. Пусть лучше он будет. Мы же видим, что бывает в других республиках».
Получается, что тенденции централизации, сокращающие политическую и культурную автономию этнических меньшинств в современной России, усиливают мотивацию последних поддерживать политиков, представляющих их этническую группу. Главы республик схожей этнической принадлежности воспринимаются титульными этносами как защитники их этнокультурных преференций. Вместе с тем боязнь разозлить Москву и лишиться очередной преференции приводит к тому, что этнические меньшинства становятся еще более чуткими к сигналам главы региона, суть которых сводится к поддержке российского президента и партии «Единая Россия».
На первый взгляд, это может показаться парадоксальным: чем сильнее давление Москвы и выше издержки этнических меньшинств, тем сильнее последние поддерживают Кремль. Однако в данном случае мы имеем дело с довольно типичным эффектом, который политологи назвали «трагический блеск» авторитаризма. В отличие от демократий, где избиратели в результате экономического кризиса наказывают власть, голосуя за оппозицию, автократии могут использовать кризисные тенденции себе во благо. Именно кризис создает для избирателей в автократиях дополнительные стимулы для поддержки власти. Логика тут следующая: в период экономического процветания все регионы (лояльные больше, нелояльные меньше) получают определенные субсидии из центра. Однако в ситуации дефицита ресурсов и при усилении централизации становится очевидно, что наиболее нелояльные регионы могут не просто получить меньше, но и вовсе лишиться экономической поддержки. Это приводит к росту конкуренции за субсидии между регионами, а политическая лояльность становится одним из важных преимуществ в этой борьбе. Схожая логика работает и в отношении этнических меньшинств, которые в кризисных условиях централизации становятся заинтересованными не столько в расширении своей политической или культурной автономии, сколько в сохранении статус-кво. Перед лицом угрозы потери всех остатков преференций они склонны не только объединиться вокруг «своего» главы, но и поддержать его призывы проголосовать за ключевых федеральных игроков, чтобы не злить Кремль и не сделать ситуацию еще хуже. Это и есть эффект «трагического блеска» автократии. «Трагического», потому что этнические меньшинства вынуждены мириться с ухудшением своих этнокультурных прав. «Блеска», потому что парадоксальным образом именно это ухудшение в условиях авторитаризма обеспечивает сохранение лояльности этнических меньшинств и, несмотря на издержки, позволяет власти добиваться действительно «блестящих» электоральных результатов именно в этнических республиках.
