Непредвиденные последствия декарбонизации

На этой неделе в Глазго открывается 26-я Конференция ООН по измене­нию климата. Еще недавно казалось, что в России начали серьезно задумыва­ться как о самом этом процессе, так и о том, что может принести стране развернувшаяся в мире борьба с глобальным потеплением. Появились статьи и интервью, предупреждающие об «уходящем поезде», «смене элит», фаталь­ной трансформации мировой экономики. Однако сейчас оказывается, что все это были только слова: президент Владимир Путин в Глазго не едет; никаких четких ориен­тиров декарбонизации в долгосрочных программах развития не со­держится; выступления российских чиновников, открыто говорящих о том, что экологическая повестка дня используется «мировыми центрами силы в своих интересах», выглядят все более оторванными от реальности. Возникает непреодолимое ощущение, что продолжающийся рост нефтяных котировок и стремительный взлет цен на газ заставили Кремль во­обще забыть о пред­ставлявшейся весьма серьезной проблеме.

Большинство из тех, кто на протя­жении последних лет рассказывал о том, как быстро обанкротятся петрогосударства, оказались столь же умелыми прогнозистами, как и те, кто уже лет десять утверждает, что режим Путина обречен на совсем скорый крах. Энергопереходы не бывают ни стремительными, ни драматичными. Сегодня в мире ежегодно потребляет­ся более 4 млрд т нефти и 7,7 млрд т угля. Спрос на эти ресурсы, не говоря о газе, если и упал в прошлом и этом году по сравнению с 2019 годом, то только из-за пандемии, а от нынешних уровней не сократится существен­но в глобальном масштабе ни за десять, ни даже за двадцать лет. Достижимая цель состоит в том, чтобы прекратился заметный рост потребле­ния, и не более. По последним оценкам, и США, и Китай, и Саудовская Аравия, несмотря на усилия экоактивистов, рассчитывают не сократить, а нарастить добычу ископаемого топлива к 2030 году. В условиях, когда до полного самообеспечения даже развитых стран энергией из возоб­новляемых источников пока еще далеко, это выглядит вполне разумной стратегией.

Сколько говорили про сланцевый газ или СПГ — и что, у «Газпрома» стали меньше покупать или це­на пошла вниз? Скорее наоборот, она никогда не была такой высокой, как сейчас. Поэтому мысль о том, что колебания цен и спроса могут остава­ться значительными, но не способны подорвать экономику стра­ны и благоcостояние ее правящего класса, остаётся доминирующей. Однако стоит задуматься о том, чем это чревато.

Можно отметить два тренда, которые сейчас просматриваются достаточно отчетливо.

Во-первых, это общее отношение к происходящему и реакция на него. В этой сфере практически наверняка в ближайшее время доминирующим бу­дет спокойствие и даже удовлетворение. Пока нет причин пересматривать данный нами ранее прогноз о том, что цена нефти к концу года достигнет $ 100/баррель. Цены на газ после предстоящего запуска «Северного потока-2» могут стаби­лизироваться на уровне в $ 800−1000 за 1 тыс. куб. м, что представляет со­бой абсолютный рекорд для российских поставок (сейчас Кремль даже не так чтобы очень много выигрывает от происходящего ажиотажа, так как прода­ет в основном не по спотовым ценам). Если предположить, что в 2022 году средняя цена на нефть составит $ 100/баррель, а на газ — $ 800 за 1 тыс. куб. м, допол­нительная экспортная выручка по сравнению с 2019 годом пре­высит $ 210 млрд, что сопоставимо со всем объемом Фонда национального благосостояния. Приблизительно такая же «прибавка» к ежегодным валют­ным поступлениям случилась между 2002-м и 2007 годом. По­ка все еще высокие цены на традиционные энергоносители способствуют со­хранению нынешнего «контура» российской экономики и политики на пять-семь лет.

Во-вторых, это использование происходящего для корректировки экономической политики внутри страны. По мере повышения доходности экспор­та будет расти и инфляция — цены на внутреннем и внешнем рынках тесно связаны. В стремлении подавить ее правительство будет использовать единст­венные известные ему механизмы административного контроля: от «анти­монопольных» мер до «изъятия сверхприбылей» (об этом достаточно откро­венно говорилось на недавних переговорах властей с металлургами и в текс­тах главного адепта такого «ручного управления» вице-премьера Андрея Белоусо­ва). Вероятно, предлагаемые чиновниками меры могут дополнительно по­полнить казну (и без того не бедную), но они не открывают никакого пути вперед, так как рассуждения о технологических прорывах не вызывают ниче­го, кроме улыбки: общий инвестиционный климат в стране и бегство спе­циалистов и предпринимателей не свидетельствуют о возможностях модер­низации. При этом совершенно очевидно, что некоторые отрасли окажу­тся под ударом сразу с двух сторон: тех же металлургов не только будут рас­кула­чивать российские чиновники, но и европейцы начнут с 2023—2024 гг. взи­мать с их продукции углеродные налоги, которые, по самым скромными оценкам, могут обойтись отечественным экспортерам более чем в 1,1 млрд евро уже через пять лет. Такие налоги и сборы могут нанести России да­же боль­ший экономический ущерб, чем банальное снижение выручки от экс­порта энергоносителей.

До тех пор, пока ЕC не стал «экологически чистой» и «углеродно нейтральной» зоной, поступления средств в российскую казну от добывающих отраслей будут увеличиваться параллельно снижению влияния экспортноориентирован­ных обрабатывающих отраслей, над которыми власти будут ставить самые оригинальные эксперименты. Накануне появления серьезных проблем со сбытом сырья на осно­вные рынки (таковые, на наш взгляд, проявятся к концу 2020-х гг.), Россия может оказаться еще более «сырьевой» державой, чем она была в на­чале путин­ской эпохи. А это, вкупе с отчетливо прослеживающимися трен­дами во внутренней по­лити­ке, чревато довольно неожи­данными последст­виями.

Чуть более десяти лет назад, по итогам глобального экономического кри­зиса 2008−2009 гг., Китай впервые столкнулся с существенным ограничением внешнего спроса на свою продукцию (с 1995-го по 2008 год его экспорт вырос в восемь раз, а с 2009-го по 2020-й — «всего» на 45%). Компартия ответила на это масшта­бным комп­лексом мер, направленных на расширение внутреннего потреб­ления.

В России ситуация окажет­ся иной: сокращение экспорта нефти, газа и металлов сможет быть компенсировано только ростом производства относительно бесполезной индустриа­льной про­дукции (именно за это уже сейчас выступает Олег Дерипа­ска и про­чие критики политики Минфина и Банка России, требуя наращи­вания кредитов машиностроителям и тяжелой промышленности в целом). В 2019 году в России добыли практически столько же нефти и газа, как в РСФСР в 1989 году — при этом если тогда СССР экспортировал 32% нефти и 18% газа, то в 2019 году эти показатели для России составляли 71,7% и 34,6% соответственно. По экспорту угля разница еще значительнее: 4,8% в 1989 году и 44,8% в 2019-м. Цифры по черным и цветным метал­лам ближе к угольным показателям, чем к нефтегазовым.

Сегодня декарбонизация и изменение глобальной эко­номической реальности рассматриваются в России с чисто финансовой точки зрения в контексте снижения валютной выручки, «пере­сыхания» бюджетных «ручейков» и падения уровня жизни граждан. Однако не менее (если не более) важно и то, как такой поворот скажется на внутрен­ней политике и на экономическом курсе развития страны. Россия не просто посажена на сырьевую иглу — она пока довольно прочно привязана к рынкам стран, заявивших об амбициозных целях декарбонизации: на евро­пейский рынок в 2019 году направлялось более 50% экспортируемой российской нефти, 77% газа, 48% металлургической продукции. Диверсификация пока идет только в направлении Китая (также озвучившего определенные ориен­тиры в сфере «зе­леной» экономики): поставки нефти туда в 2019 году выросли почти до 30% общего объема экспорта, газа — до 4%. Изменение глобального энергобаланса и налоги на продукцию со значительным углеродным следом потребуют от России переориентироваться на рынки тех стран, которые не сли­шком связаны торговыми отношениями с ЕС и Северной Америкой — т. е. на заведомо менее платежеспособных клиентов, борьба за которых будет довольно жесткой, поскольку с соответствующими проблемами столкнется не только Россия. Такой «экономический железный зана­вес» окажется по­хож на существовавший во времена «холодной вой­ны» — с той лишь разни­цей, что тогда он воздвигался изнутри, а сейчас будет выстроен снаружи.

Многие эксперты — в том числе и российские либералы — неоднократно высказывали мысль о том, что закрытие для России нефтяных рынков или существенное падение цен на энергоносители приведет к исчерпанию финан­совой базы путинского режима и вынудит страну модернизироваться. С точ­ки зрения абстрактной логики эконо­мического развития, это действительно так. Но следует иметь в виду, что подобная мо­дернизация может происходить в открытой к миру экономике. Россия же сегодня идет совершенно иным путем и открываться к тем, кто подрывает основы ее безбедного пока существования, она точно не будет. К тому же для модернизации у России сейчас нет не столько материальных, сколько интеллектуальных ресурсов. Нет и систе­мы управления, учитывающей современ­ные тренды и реалии.

Если процессы декарбони­зации после некоторой пробуксовки пойдут ускоряющимся темпом, то в перспективе мы увидим проявление коммунистических тен­денций — только на Западе они будут проявляться в контроле над силами природы и воплощении в жизнь лозунга «от каж­дого по способностям, каж­дому по потребностям», а в России материализовываться в том диком об­разе политического тоталитаризма и плановой экономики, от которых мы, казалось бы, ушли тридцать лет назад. Этот вариант реакции страны на новую технологическую ре­волюцию совершенно незаслу­женно обходят вниманием, хотя выглядит он наиболее вероятным.